– Признаю: исследованию подвергались даже самые мелодраматические теории, хотя королевская конная полиция быстро установила, что личность мисс Дэвидсон, равно как и ее репутация не вызывают сомнений.
Гораздо тяжелее оказалось получить сведения о вас, ибо вы подданный другой страны...
– И?
– Ив конце концов из Вашингтона прибыл ответ.
– Господин Лилиенталь, я сгораю от нетерпения! Скоро воспламенюсь на ваших глазах! Выкладывайте!
– Отпечатки ваших пальцев безусловно совпадают с отпечатками, принадлежащими Полю Горацию Мэддену, добропорядочному репортеру, никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не нарушавшему законов.
Я вздохнул с невыразимым облегчением – отчасти искренним.
– Н-да, будь иначе, у двери наверняка сшивался бы полицейский охранник. Правильно? Теперь вернемся к моим очаровательным шрамам. С какой стати они смущают вас?
– Принято думать, что мистера Мэддена изрешетили во Вьетнаме, после чего мистер Мэдден выздоровел и занялся более безопасной работой, фотографируя животный и птичий мир.
Воспоследовало молчание. Покорный слуга нахмурился.
– Но если есть разумное объяснение, чем вы смущены, доктор? Что вас грызет?
– Грызет?
Пришел черед нахмуриться Лилиенталю, но врач овладел собою и рассмеялся.
– О, конечно! Грызет... Он опять заговорил серьезно и сосредоточенно:
– Мой гражданский долг исполнен, мистер Мэдден. Пора вспомнить о долге врачебном. Добрый совет лекаря пациенту: не теряйте ни сил, ни времени, пытаясь припомнить нечто, никогда не случавшееся. Но и официальным источникам не верьте всецело.
– Сказкам о Вьетнаме? – осведомился я с небольшой расстановкой. – Балладам о героическом фоторепортере, бросавшемся под обстрел, дабы сделать неповторимые снимки?
– В точности так. Шрамы ваши оставлены оружием холодным и огнестрельным, пулями самых разнообразных калибров. Подобное количество ран попросту невозможно получить в течение одной неудачной стычки. Доктор Де-Лонг до хрипоты твердил об этом полицейским, но вы представляете, как склонны внимать блюстители порядка утверждениям, которые усложняют задачу и обременяют следователей...
Поднявшись, Лилиенталь сухо сказал:
– Насколько разумею, вы вполне готовы к выписке из больницы, мистер Мэдден. Всего хорошего.
– Доктор, – молвил я, – вы, кажется, чем-то изрядно взбешены. Чем же, если не секрет? Поколебавшись, Лилиенталь ответил:
– Сами знаете.
– Пожалуй. Считаете меня лжецом, но полностью увериться в этом не способны. Угадал?
Не проронив ни слова, Лилиенталь помялся. Потом решительно произнес:
– Да. Но, к сожалению, вы правы: полностью удостовериться не в силах.
– Даю честное слово, – сказал я, – сколь бы отвратительным лжецом ни был ваш покорный слуга в забытом прошлом, нынешняя потеря памяти меня постигла доподлинно и неподдельно.
Лилиенталь снова поколебался.
– Желаю удачи, мистер Мэдден. На сей раз голос прозвучал несколько теплее и дружелюбнее.
Глава 5
До парадной больничной двери меня докатили в кресле на колесах, а дальше предоставили собственной судьбе – и попечению Китти, у которой, сдавалось, наличествовало чрезвычайно сильное стремление заботиться о ближнем. Она участливо довела меня до такси, а такси доставило нас обоих в аэропорт после короткой водной переправы на маленьком пароме, предназначавшемся исключительно для перевозки автомобилей. В этом холмистом и овражистом краю не было, видать, ни единого достаточно ровного и обширного места, чтобы соорудить взлетную полосу, и посему аэропорт Принца Руперта располагался на острове, лежавшем по другую сторону пролива.
Самолет был внушительным реактивным лайнером, чье просторное нутро вмещало многие десятки весьма комфортабельных кресел: прямо исполинский междугородный автобус – только летучий. Мы взлетели по расписанию и взяли курс на юг. Слева по курсу виднелись венчанные снежными шапками горы. Под нами простиралась влажная зеленая шерсть беспредельных лесов. Направо, к западу, полускрытый туманами, обозначался лабиринт островов и скалистых проток, напомнивших мне о Скандинавии – либо скандинавских пейзажах, виденных на фото или на холстах. Впрочем, нынче можно увидеть почти все на свете по цветному телевизору... кретино... скопу?..
Я просто отметил, что утесистый, поросший сосняком и ельником архипелаг очень смахивает на совсем иную страну.
Хотя, пожалуй, над похожей, коль скоро не той же самой, местностью довелось лететь недели две назад, в обществе покойного Герберта Вальтерса, но об этом злополучном путешествии ничего припомнить не удавалось. Двигатели ревели, мы неслись вперед, и я испытывал странное, не слишком неприятное предвкушение. Нет, не надежду, что погребенная в глубинах мозга память внезапно вернется нежданным подарком свыше. Я и так уже получил от подсознания все, что можно было. О прочем доведется гадать, остальное следует восстанавливать самому. К лешему нелюбезные умственные службы! Их добром просили, честью уговаривали! Обойдемся и собственными силами! Мне, можно сказать, бросили вызов. Уважающий себя субъект обязан управляться с настоящим, не рассчитывая на подмогу из прошлого. Ежели это, черт побери, по плечу новорожденному младенцу, я не намерен оказаться хуже малыша!
– Кстати, – спохватился я, поворачиваясь к спутнице, – а куда мы направляемся? В Сиэтл? Китти рассмеялась, пожала мое запястье.
– Нет, милый, не к тебе, а ко мне домой. Прямиком в Ванкувер.
– Похищение человека, – ухмыльнулся покорный слуга. – Если не путаю, карается смертной казнью.
– Но ты ведь не против, дорогой? Бывал у меня прежде, побываешь сызнова. По крайней мере, несколько дней тебе нужен покой и соответствующий уход.
– Конечно, – сказал я. – А ты хорошо готовишь?
– Не беспокойся. Раньше одобрял, и теперь не разочаруешься.
Я и не беспокоился ни о чем, ломимо самой сидевшей рядом девушки. Не шибко она соответствовала образу умной журналистки и уступчивой любовницы – тем паче, любовницы, надеявшейся в урочный час обратиться женой.
Еще доводилось призадуматься о навестившей меня китаянке, чье имя Китти не упомянула вообще ни разу. Китаянка тоже вела себя не самым естественным образом. Ее народ злопамятен отнюдь не меньше любого другого – даже, наверное, чуточку больше. И все-таки бывшая подружка, жестоко мною оскорбленная дщерь мстительного Востока, пролетела пят сотен миль, дабы утешить страждущего изменника и снять с его подлой души тяжелое бремя.
Так она уверяла.
Рассуждать в подобном ключе было, безусловно, вопиющей гнусностью – но бедный, оглушенный, беспамятный мозг не мог отделаться от навязчивой мысли, что, вернее всего, девица проведала о моей амнезии и примчалась проверить, какие сведения мистер Мэдден способен восстановить в извилинах, а какие нет. Это наталкивало на законный вопрос: а на кой ляд Салли Вонг понадобилось наличие моих воспоминаний или отсутствие оных? Да, она служила в компании, предоставившей самолет и пилота. Сказала, будто амурничала с Гербертом Вальтерсом. Только ежели призадуматься по-настоящему, следовало признать любопытный факт: ни малейшего свидетельства, что Герби Вальтерс действительно погиб, не обнаруживалось. А единственной достоверно зарегистрированной жертвой катастрофы был я сам. Рассматривая события под этим углом зрения, который, кажется, никому иному и в голову не пришел, я обнаружил уйму преинтересных возможностей, каждая из коих определенно грозила моему здоровью и благополучию.
Я решил вернуться к отправной точке своих рассуждений, сиречь, к беседе с доктором Лилиенталем, поведавшим: когда Вашингтон запросили об отпечатках моих пальцев, соответствующие ведомства вполне официально сообщили, что отпечатки принадлежат П. Мэддену. А одной из немногих автобиографических подробностей, известных