В этот самый миг снаружи раздался мощный голос сирен.
Матильда перевела взгляд на окно. Снаружи начинался день, хотя от мрачных туч, покрывавших небо, и царил полумрак. На кухне горела потолочная лампа, но свет ее не внушал уверенности: женщина уставилась на плафон, ожидая, что тот с минуты на минуту погаснет. Но свет все еще не гас. Дождь лил без остановки, и секунды растягивались, превращаясь в нестерпимую вечность. Матильда снова взглянула на настенные часы. Семь тридцать восемь. Нет, ожидание невыносимо. Нужно заглушить проклятые сирены, пронзающие мозг. Женщина раздавила в пепельнице вторую сигарету, встала из-за стола и подошла к старому миксеру, которым не пользовалась уже много лет, но который каким-то необъяснимым образом был подключен к розетке. Нажала кнопку. Включила тостер: нажала на обе пружинки, выставила время. Занялась плитой. Потом – стиральной машиной, затем посудомоечной. Без какой-либо видимой причины распахнула дверцу холодильника. Включила радиоприемник, стоявший рядом с раковиной, настроенный на волну классической музыки. Бах предпринял отчаянную попытку пробиться сквозь какофонию звуков, но потерпел поражение. Наконец, заведя все электроприборы, включив все лампы, Матильда Фрай уселась выкурить очередную сигарету. Снова взглянула на настенные часы, ожидая, когда закончится обратный отсчет времени и воцарятся тьма и безмолвие.
Пока секундная стрелка с натугой двигалась, зазвонил телефон.
Матильда в ужасе воззрилась на аппарат. Единственный звук, произведенный не ею. Годами она ни с кем не зналась и никто ею не интересовался. Если хорошенько подумать, этому аппарату даже и не место в доме, семейном гнезде, где она обречена на одиночество. В заточении образовалась брешь. Телефон не звонил, а вопил на разные голоса, как будто выкрикивая ее имя. У Матильды был выбор: дождаться, когда близкий блэкаут положит конец пытке, или, подойдя к телефону, самой прекратить мучения.
Мне уже много лет никто не звонил. Никто не знает мой номер.
Оторваться от стула ее заставило не простое любопытство. Предчувствие. Сняв трубку с допотопного дискового аппарата, Матильда не сразу смогла поднести ее к уху – так дрожала рука. Женщина хотела что-то произнести, но в трубке слышались короткие электрические разряды, помехи. Потом сквозь пронзительный, раздражающий шум пробился голос.
Детский голос, умоляющий, полный страха.
– Мама! – услышала Матильда, похолодев. – Мама! Мамочка! Приходи, забери меня отсюда, мама!
Она заставила его выучить наизусть этот номер перед тем, как в первый раз отвести в детский садик. Подумала, что его легче запомнить, чем номер сотового. Ей вдруг вспомнилась эта сцена: он сидит за столом на этой же самой кухне, только что съев завтрак: молоко, печенье, виноградный мармелад. Матильда стоит перед ним на коленях, завязывает шнурки. А сын тем временем повторяет цифру за цифрой, и она делает то же, но беззвучно, одними губами, чтобы не слишком облегчить ему задачу. Хотела быть уверена, что он все правильно запомнит.
Образ из прошлого исчез так же внезапно, как появился. Матильда Фрай вновь оказалась выброшенной в настоящее. Охваченная смятением, она смогла все-таки произнести:
– Тоби… – Свободной рукой женщина заткнула ухо: шум электроприборов, которые она сама включила, мешал разобрать слова.
– Не оставляй меня здесь! Не бросай меня одного! – Снова разряды, помехи на линии. – Я здесь, – звучал детский голосок. – Я…
Сначала все стихло. Все лампы на кухне погасли одновременно. Лезвие тьмы обрушилось на предметы, неподвижно застывшие.
Только тогда Матильда поняла, что и телефонная трубка онемела.
Молчание было каким-то неестественным, будто в ней никогда и не раздавалось ни звука и все, что Матильда только что услышала, явилось плодом ее воображения… или безумия.
Теперь Матильда дрожала всем телом и не могла с этим совладать. Потом снова подняла взгляд на настенные часы.
Ровно семь сорок одна.
2
В семь часов сорок одну минуту сирены умолкли.
Но точное время начала запланированного блэкаута люди запомнили не потому, что внезапно замерли в летаргическом сне все электроприборы и десятилетия технического прогресса в единый миг оказались сметены, и не потому, что внезапно оборвалась связь и наступила вызывающая клаустрофобию изоляция, – нет, явившись из глуби веков, словно призрак прошлого, на город опустилась нереальная, доселе неведомая тишина. Под монотонный шум дождя этот покой, к которому жители Рима не привыкли, казался еще более зловещим.
Но именно внезапно наступившая тишина вернула его к жизни.
Он вынырнул из удушливых глубин сна, отчаянно ловя воздух ртом. Но только с третьей попытки в легкие попало немного кислорода. Он не просто спал, он лишился чувств, задыхаясь в собственном теле. И открыл глаза навстречу очередному мраку.
Я ослеп.
Дышать, наверное, было трудно из-за позы, в которой он лежал: лицом вниз, руки заведены за спину, что-то холодное стискивает запястья. Наручники? Мужчина зашевелился, пытаясь встать на колени, чтобы наконец избавиться от мучительного удушья. Все тело ныло, суставы сгибались с трудом. Подниматься было нелегко.
Я голый. У меня болит в груди.
В мозг начал поступать кислород, яркие точки заплясали перед глазами. Нет, он не потерял зрение: это мир вокруг него поглотило небытие.
Где я? Кто я такой?
Он совсем растерялся. Не только снаружи, но и внутри его царила полная тьма.
Кто я такой, где я?
Кроме отдаленного шума дождя, единственный ориентир давало обоняние. Здесь воняло. Стоячей водой, чем-то еще.
Смертью.
Он озяб, закашлялся. Раскатистые звуки поразили его. Он снова покашлял, прислушался, пытаясь прикинуть, как скоро отзовется эхо. В отчаянии желая понять, насколько велико помещение, где он очутился, использовал собственный голос в качестве радара. Раз за разом повторял опыт, стоя на коленях и поворачиваясь всем телом. Но этого было недостаточно. Тогда он напряг поясницу и попытался встать. В первый раз повалился на бок. Попробовал еще раз, помедленнее: получилось.
Ноги вязли в липкой, холодной жиже, но под ней ощущался камень, наверняка обработанный. То, что он не в земле, не в могиле, несколько приободрило его. Ведь из могилы выйти нельзя. Из здания – можно. В здании всегда есть вход и, соответственно, выход.
Вознамерившись любой ценой отыскать его, мужчина двинулся вперед в кромешном мраке. Пол был неровный, но ему удавалось сохранять равновесие. Надеясь, что на пути не встретится никаких препятствий, он шагал без особых предосторожностей, рассчитывая рано или поздно наткнуться на стену. Вытянуть руки перед собой он не мог, значит оставалось смириться с тем, что он врежется в стену на полном ходу.
Удар был несильным, но он снова почувствовал стеснение в груди. Глубоко вдохнул, подождал, пока неприятное ощущение пройдет.
Потом прижался левой щекой к стене. Сразу распознал гладкую поверхность. Туф. Решил двигаться по периметру, пока не обнаружится дверь или другое отверстие. Сделал первый шаг, но споткнулся об острый камень и сильно ушиб палец на ноге. В ярости даже забыв о боли, хотел было пнуть его,