Разумеется, этого было недостаточно. Незачем быть психологом, чтобы понять: для того чтобы прийти в себя после насилия со стороны сексуального партнера, требуется намного больше, чем юбка-карандаш и изящные босоножки на каблуках. В то лето и осень мои наряды становились все более и более фантастическими, а от моего прошлого «я» осталась только оболочка. Преподаватели обратили на это внимание. Да и как они могли не заметить меня в тех нарядах, которые я выбирала? У меня состоялось несколько встреч за закрытыми дверями, на которых я обо всем им рассказала. Для этого мне потребовалась вся моя храбрость. И хотя преподаватели были в курсе моей ситуации, связанная с моим культурным происхождением неспособность говорить о психическом здоровье мешала им. Поэтому в декабре они рекомендовали мне уйти из программы обучения. По их мнению, мне «не хватало необходимой эмпатии, чтобы стать психологом».
Оглядываясь назад, я понимаю, что, вероятно, страдала от какой-то разновидности посттравматического стресса и не могла полноценно общаться с пациентами или ровесниками в повседневной жизни. Это не оправдание тому, что произошло. Мне просто важно объяснить, что в глубине души я знала, что по-прежнему остаюсь сочувствующим, чувствительным, интуитивным человеком, которым я всегда была. Я просто была отрезана от этой части моего «я», как будто не могла найти путь к самой себе. Мне оставалось всего пять экзаменов, чтобы получить вторую степень магистра по консультативной психологии, когда меня вышибли из Колумбийского университета. Я получила степень магистра искусств и была официально обученным психологом. С тех пор я отпустила все сожаления по этому поводу. Я твердо верю, что, наткнувшись на закрытую дверь, вы все равно можете выбирать. Вы можете сдаться или найти другую дверь.
Итак, мне было 23 года. Я оказалась в глубоком экзистенциальном и эмоциональном кризисе. Меня отчислили из университета, я потеряла жениха. Вернуться домой и зализывать раны? Нет, это был не вариант, даже если бы мне был по карману авиабилет в Огайо. Я чувствовала себя одинокой и опустошенной. Если бы я только знала, что оказалась в хорошей компании, ведь по данным исследования Американской ассоциации психологов, проведенного в 2009 году, 87 процентов выпускников-психологов сообщают о том, что испытывают тревогу, а 68 процентов – депрессию[8].
Изучение психологии неслучайно в шутку называют «поиском себя», потому что люди, которых влечет к профессиям, связанным с психическим здоровьем, обычно хотят решить собственные проблемы, при этом помогая другим[9]. И да, у меня действительно были проблемы.
Как и у других людей, многие вопросы, возникшие в моей жизни, уходят корнями в детство. Я уже упоминала о том, что мой отец работал смотрителем здания в средней школе. Но это еще не вся история. Я сама днем училась, а вечером работала моделью, вот и у моего отца было еще одно занятие. Когда мне было 13 лет, его осудили за наркотики, и он отбыл два года в тюрьме. В это же время обострилась борьба моей матери с наркоманией. Все закончилось хорошо: оба моих родителя не так давно сумели пройти обучение в колледже – это наполняет меня такой гордостью, что мне трудно ее выразить. Но тот период, когда они употребляли наркотики, оставил отпечаток на всех нас. Уйдя из Колумбийского университета, я испытала депрессию, какой не ощущала с подросткового возраста, когда отца посадили в тюрьму. Но все же я не могла больше винить себя за проблемы моих родителей. В затруднительном положении, в котором я оказалась, тоже не было моей вины, но с ним я должна была справиться одна. Я оказалась на неизученной территории.
В прошлом, реагируя на трагедию, разочарование или препятствия, я начинала работать еще усерднее, толкала себя к тому, чтобы добиваться лучших результатов. Я хотела, чтобы все мной гордились, хотела привлечь внимание к себе и компенсировать проступки родителей.
Я рано поняла, что усердный труд поможет вытащить себя практически из любой ямы. Сестра моего отца первой в семье эмигрировала в США. Она работала горничной, мыла полы и в конце концов заработала достаточно денег, чтобы вытащить с Ямайки и моего отца. Я первой в семье поступила в колледж, не говоря уже об университете Лиги плюща. Поэтому, когда администрация заявила мне, что я не на своем месте, это был удар под дых не только мне, но и моей семье. Как к этому отнесся мой отец? «Ты родилась здесь, в Соединенных Штатах. И ты отправляешь нас назад на два-три поколения». Я почувствовала себя неудачницей. Предполагалось, что у меня все получится, я собиралась стать той, кто спасет всех нас. Вместо этого моя неудача распространилась словно круги по воде, пятная позором мою и без того уязвимую семью. Была ли папина реакция справедливой или заслуженной? Хотела ли я по-прежнему играть роль спасителя семьи? С этими вопросами я до сегодняшнего дня сражаюсь на сеансах у психотерапевта.
Твердолобая этика в работе была не единственной вещью, которую я унаследовала от моей семьи. Мне рассказывали, что, когда моя бабушка по материнской линии попыталась заговорить об изнасиловании, ее поместили в психиатрическую больницу. Как группа, чернокожие женщины коллективно и на протяжении поколений носили в себе переживания по поводу расовых предрассудков, сексуального насилия, ежедневных оскорблений и мимолетной агрессии. Это опустошающее наследие. Понятно, почему мы «закрываемся». Понятно, почему мы так неохотно обращаемся за помощью. Ученые, работающие в области эпигенетики, исследуют вопрос наследования травмы, теоретически обосновывая вопрос передачи из поколения в поколение психических ран[10].
Ученый-биолог Лоуренс В. Харпер из Колумбийского университета написал в Psychological Bulletin, опубликованном Американской психологической ассоциацией: «В настоящее время поведенческое развитие считают результатом взаимодействия наследственности, врожденных характеристик, культурного контекста и родительского воспитания, так как они напрямую влияют на индивидуума. Эволюционная экология указывает еще и на влияние эпигенетического наследия, передачу потомству фенотипических реакций родителей на вызовы окружающей среды, даже