Церковь была строгой, но красивой, какими бывают только католические церкви: высокие своды над головой, длинные ряды простых скамей, центральный проход, ведший к резной деревянной кафедре с вычурным позолоченным крестом. Лучи солнца заливали прихотливые витражи окон, преломляясь в разноцветных фигурах святых, которые навеки замерли в исполненных страдания позах.
Никки двинулась по проходу. Впереди стояли две старушки со свечами; обойдя их, Никки оказалась сбоку. У самых исповедален.
Нерешительно приоткрыла дверцу, проглотила возникший в горле комок и вошла.
Никки верила в то дело, которым они с Джеком занимались, в правоту и необходимость этого, но ту роль, которую играла она сама, и роль Джека разделяла огромная пропасть. Когда их союз едва успел сложиться, Никки показалось, что весь серьезный риск она принимает на себя, а Джеку достается все удовольствие... но эти мысли улетучились, стоило ей впервые исподтишка подглядеть за его работой.
Никки рисковала всего-навсего собственным телом. Джек же принимал на себя куда больший риск.
Она уселась. Панель, отделявшая ее от священника, сдвинулась в сторону, оставив между ними деревянный экран. Как там начинался ритуал?
– Благослови меня, святой отец, ибо я грешна. Прошло... много времени с тех пор, как я исповедовалась в последний раз.
Никки умолкла, не зная, что говорить дальше. Когда она своими глазами увидела, на что способен Джек, ее переполнила ошеломляющая смесь эмоций: шок, отвращение, страх... и еще, конечно, удовлетворение. Она радовалась тому, что его пленник погиб, радовалась, что тот страдал перед смертью, но она ни за что на свете не могла бы повторить то, чем занимался Джек.
В этот же, в последний раз, со Стэнли Дюпреи... она не ощутила и половины той слабости, когда Джек расправился с ним. Какая-то ее часть чувствовала не просто удовольствие – она ощутила голод.
Что же чувствовал Джек после всего того, что делал он сам?
Затененная фигура по ту сторону исповедального экрана шевельнулась:
– Да? – Голос был низким, успокаивающим Мягким.
– Есть один человек, вместе с которым мы работаем. Мужчина. Я беспокоюсь о нем.
– Что тебя беспокоит?
– Это из-за работы. Ему приходится заниматься... неприятными вещами. Я боюсь того, во что он может превратиться.
– Чем ему приходится заниматься?
– Он вынужден... делать людям больно.
– Он преступник?
– Не совсем обычный. Он не калечит людей из-за денег.
– Кто-то другой заставляет его это делать?
– Нет. Это его собственный выбор.
– Если он решил начать, то сможет и закончить. Господь будет ждать этого, чтобы даровать ему свое прощение...
– Не все так просто. У него есть на то веские причины. Но... – Никки умолкла, стараясь облечь мысли словами. – Мне кажется, то, что он делает, необходимо. Но каждый раз, когда он мучает кого-то, это несет боль и ему самому. Я знаю, где-то внутри него прячется хороший человек... его просто не различить за всей этой болью. И он добавляет все новые и новые слои.
– Кажется, он считает себя мучеником. Страдающим за чужие грехи.
– Да. Наверное, так и есть.
– Мученики обычно думают, что заслуживают страданий. Быть может, твой друг принимает на себя всю эту боль из-за каких-то прошлых событий?
Никки подумала о семье Джека. Вспомнила рассказанную им историю и о том, как мертвенно звучал тогда его голос.
– Вы попали в точку, святой отец. Раньше я думала, если он сможет преодолеть то, что случилось, этого будет достаточно, чтобы остановить его. Но прошло уже два года, и мне начинает казаться, что этому не будет конца. Сначала он должен отыскать одного человека... а эти люди очень хорошо прячутся.
– Порой встретиться лицом к лицу с человеком, который обидел тебя, или с тем, кого ты сам обидел, не так-то легко... разве что в сердце своем. Для начала ему следует простить самого себя, это самое важное. Пока этого не произойдет, он так и будет наказывать себя за то, что случилось в прошлом.
Никки обдумала эти слова. Попыталась представить себе, как Джек примиряется с потерей семьи, начинает новую жизнь. Нормальную жизнь. Забывает про всех этих несчастных в безымянных могилах и всех тех, кто умножает скорбный список имен...
Не получилось.
– Думаю, все может оказаться гораздо сложнее, святой отец, – медленно произнесла она – То, чем он занят, вроде как обретает собственную жизнь. Дело уже не только в прошлом. Ему приходится думать о будущем... ему нужно убедиться, что одни люди будут жить, а другие – нет.
– Я не понимаю.
– Это не важно. – Никки резко поднялась со скамьи. – Спасибо за разговор, святой отец. Уж не знаю, чего я ждала от этой беседы, но мне действительно стало легче. В голове немного прояснилось. Наверное, исповедь все-таки несет душе благо.
– Одну минуту, дитя мое...
Она вышла не оглянувшись.
* * *
– Я тут подумал кое о чем, – сказал Следователь.
– Рад за тебя, – выплюнул Джинн-Икс. Казалось, он обрел второе дыхание и сверлил своего мучителя глазами, которые больше не моргали. – Уже сообразил, какой ты несчастный, запутавшийся мудак?
– Мне нужно знать, как тебе это удалось.
– Всего-то? Блин, это же так просто. Глупые чертовы яппи сами распахнут дверь, стоит только заикнуться, что ты собираешь деньги для сиротского приюта...
– Я не о том. Мне интересно, как тебе удалось отыскать остальных членов Стаи.
– Дал объявление в "Желтых страницах". Позвоните по номеру 1-800-МАНЬЯК-УБИЙЦА.
Следователь поднял со стола электрический нож.
– Заключим договор. Я знаю о ритуале инициации... но не знаю другого – как тебе сначала удалось отмести всех позеров и пустых болтунов. Расскажи, и я дам тебе умереть с незапятнанной репутацией. Я не стану выдавать себя за Джинна-Икс на "Волчьих угодьях".
– Зачем? Что тебе с того, как я это проделывал?
– Предупредительная мера. Если я смогу это повторить, то поймаю убийц быстрее.
– Значит, ты хочешь, чтобы я предал будущих членов Стаи вместо нынешних? Размечтался.
– Не считай это предательством, – возразил Следователь. Он включил электрический нож и поднес его кончик к груди Джинна-Икс. Тот завис, гудя, над его правым соском.
– Думай об этом как о сделке. Первой в длинной череде, собери их всех...
* * *
Джек знал, что Джинн-Икс заговорит, и знал почему. Он нашел в нем слабину.
Она есть у каждого. Речь не о точке распада, когда телесная боль так велика, а разум искушают такие ужасы, что уничтожается личность как таковая. Чтобы довести человека до этого состояния, могут потребоваться дни, даже недели, и всегда есть риск, что жертва впадет в состояние кататонии, где уже никакая боль не достанет ее.
Слабина – это трещина в психике человека, в самой ее сердцевине, затрагивающая ядро личности: