Он встал, вернул мне ребенка и вышел из кухни на задний двор. Я слышала, что он кричит что-то страшное. Спустя мгновение я вновь завернула ребенка и прижала его к груди. Потом отнесла его и положила в кресло-качалку в углу кухни, а сама села рядом и принялась тихонько качать. Время от времени я разворачивала полотенце и заглядывала в его идеальное личико, надеясь, что он пошевелится, опровергнув то, что, как я уже поняла, произошло.
Не знаю, сколько времени прошло. Наконец в кухню вошел доктор.
— Где Томми? — спросил он.
Не прекращая качать, я кивнула в сторону заднего двора. Доктор все понял. Он вышел во двор, и через открытую дверь я слышала, как он разговаривает с Томми.
— Хелен поправится. У нее будет столько детей, сколько она захочет. Но сейчас она потеряла много крови, и ей потребуется время на восстановление. Я не хочу, чтобы она вставала, по крайней мере, недели две, и даже тогда какое-то время она будет слаба. Нужно, чтобы кто-то был при ней и заботился о ней, пока ты на работе.
— У тети Деборы есть свои дети, она не может быть здесь целый день, — ответил Томми испуганным, надломленным голосом.
— Зато Мод может. Она все равно будет здесь, и для своего возраста она очень смышленая.
— Мод? Здесь?
— Конечно. Теперь из всей семьи у нее осталась только Хелен. Куда еще ей идти?
— Не знаю, об этом я как-то не думал.
— Понимаю. День был ужасный. Я договорюсь с похоронным бюро и священником насчет похорон, а ты попытайся отдохнуть. Завтра будет не легче.
Я встала, взяла свой маленький сверток и отнесла в специально приготовленную для ребенка комнатку. Томми покрасил стены в светло-желтый цвет со светлыми деревянными панелями, там были комод и люлька. Я положила младенца в люльку и подоткнула ему одеяльце. Погладила головку, все еще в следах слизи.
Я вытащила из комода постельное белье и постелила на полу. Сняла ботинки и носки, легла, завернулась в одеяло и впервые заплакала. Но то не были слезы горя. Я была так рассержена тем, что Господь допустил это, — до самой глубины души! Мне самой было страшно от такой злости. Всю жизнь меня учили, и я верила, — что сердиться на Бога грешно. Я боялась, что за такие мысли Бог накажет меня. Ребенок, которого Хелен так ждала, умер, как и мои мать и отец. Если Бог нас любит, как мог он так поступить с нами?
Но больше всего меня напугали слова доктора. Теперь некому было обо мне позаботиться, кроме Хелен, — других родственников у меня не осталось. И ради собственного благополучия я должна была заботиться о ней, следить за тем, чтобы с ней ничего не случилось.
Спустя какое-то время дом наконец затих и стало темно, а вскоре и мои слезы прекратились, и злость во мне улеглась. Я встала и взяла малыша из люльки. Затем снова легла на свою импровизированную постель, обнимая ребенка. Но всю эту страшную ночь я не могла сомкнуть глаз до самых первых лучей солнца.
Глава 2
Утром я проснулась от голосов, доносившихся из соседней комнаты. Не шевелясь, я прислушалась, пытаясь разобрать слова. Тут дверь в спальню отворилась, и вошла жена священника, сестра Кларк. В руках у нее была какая-то одежда. Они с братом Кларком служили в Церкви Святости, которую посещала моя семья. Это была милая, жизнерадостная женщина, чуть постарше Хелен, со светло-русыми волосами, зелеными глазами и ласковыми руками. Она положила одежду на край люльки, присела рядом с моей импровизированной постелью и взяла меня за руку.
— Мод, пора вставать. Нужно готовиться к похоронам.
Я не пошевелилась, лишь взглянула на нее. Сестра Кларк взяла ребенка из моих рук.
— Нужно отнести его в похоронное бюро, Мод, надо его приготовить. А ты иди умойся. Я тут принесла тебе кое-какую одежду. Это от твоей подруги Сюзан — она захотела с тобой поделиться. Ведь всё ваше имущество сгорело.
Я встала.
— Всё-всё?
Сестра Кларк сочувственно кивнула.
— Дом сгорел дотла.
Я вспомнила красивое синее платье, что мама сшила мне на день рождения, расшитое бабочками по подолу и краям рукавов. Я надевала его всего один раз. Теперь его больше нет — как и моей куклы с фарфоровой головой. С ней я уже не играла, и все же мне было больно осознавать, что я больше никогда ее не увижу.
Сестра Кларк тоже держала малыша так, будто бы он был живым, и я испытала к ней прилив симпатии. Она вздохнула.
— Учитывая обстоятельства, праздничного бдения не будет. В десять часов в церкви состоится служба.
Я взяла платье, что она принесла. Оно оказалось немного велико, но грех было жаловаться. Сестра Кларк погладила меня по голове.
— Вот и умница. Я останусь с Хелен до окончания похорон. Она не в состоянии идти на службу. Какое-то время ей понадобится твоя забота. Когда оденешься, я покажу, что нужно будет делать.
Потупившись, я кивнула и пообещала себе, что сделаю все, что смогу, для своей сестры, — и потому, что любила ее, и потому, что без Хелен у меня совсем никого не останется и некому будет обо мне позаботиться.
Сестра Кларк осталась с ребенком. Я отправилась на кухню, набрала в таз воды и отнесла в ванную. Там я сняла одежду, в которой была со вчерашнего дня, и вымылась. Затем надела одежду Сюзан, что принесла мне сестра Кларк.
Одевшись, я вышла и села на крыльцо. Оттуда было хорошо видно, как снуют из спальни Хелен и обратно сестра Кларк и Томми. Лишь один раз я встала — когда Томми оставил дверь спальни открытой. Я тихонько подкралась к двери и заглянула. У постели сидела сестра Кларк и читала вслух Библию. Глаза Хелен были закрыты, будто она спала. Грудь ее мерно вздымалась и опадала, на щеках выступил легкий румянец. Мне стало легче, и я вернулась на свое место и сидела, пока не вернулся Томми. Он сказал, что пора идти. Под глазами у него залегли круги, лицо осунулось.
Когда мы вышли, я взяла его за руку:
— Она поправится, Томми.
Он слабо улыбнулся мне в ответ.
— Ну, раз ты так считаешь…
В тот день Церковь Святости показалась мне не такой, как всегда. Всю свою жизнь я с нетерпением ждала службы. Хор пел светло и радостно, — кроме воскресной заутрени, посвященной Тайной Вечере, когда пели «Преломи хлеб жизни». Они радостно били в ладоши, а потом люди вставали и рассказывали о том, как добр к ним был Господь и как Иисус спас их и изменил их жизнь.
Иногда после проповеди кто-то подходил, чтобы покаяться в каком-нибудь грехе. Мне всегда было интересно, что они такого натворили, но