– Я обидел тебя? – О'Лайам-Роу, сощурившись, поглядел на своего оллава.
– Пожары! – воскликнул между тем лорд д'Обиньи.
– Да, обидели.
– Но стаканчик винца поправит тебе настроение, а, Тади?
– Может быть, – пробурчал оллав, все еще дуясь.
– Пожары? О чем это он, Стюарт?
Так, к вящей досаде лучника, злополучный ночной инцидент преждевременно выплыл наружу. На красивом, румяном лице д'Обиньи отразилось крайнее раздражение. То, что говорят эти два болвана, толстый и тощий, эти пугала огородные, не имело, конечно, никакого значения. Да и случай, очевидно, пустой, однако же гостям французского короля было причинено беспокойство. Д'Обиньи бросил на Стюарта угрожающий взгляд, пробормотал рутинные соболезнования и предложил собираться в путь. Все уже было практически готово к отъезду – вещи сложены, счета оплачены, наняты лошади до Руана, – когда лорд д'Обиньи вспомнил о мадам Боль.
Он остановился как вкопанный.
– Пока мы не уехали, О'Лайам-Роу, нужно нанести один визит. Здесь, в гостинице, остановилась ваша соотечественница, очаровательная особа. Она тоже едет в Руан на церемонию. Ей так хотелось встретиться с вами.
– Да ну? – вскричал О'Лайам-Роу.
– Ее имя мадам Боль. Она вышла замуж за француза несколько лет назад – теперь он уже умер, – и у нее в Турени удивительный дом. Сама она – прелесть, такая оригинальная: ее с радостью принимают везде. Но вы, конечно, ее знаете, – тараторил лорд д'Обиньи, стремительно заталкивая обоих ирландцев в боковой коридор.
– Неужели? – слабо сопротивлялся О'Лайам-Роу.
– Насколько я мог судить по ее словам. Здесь, кажется. Да, эта леди, несомненно, все о вас знает. Проходите. – И он поскребся в дверь. Дверь открылась, и лорд д'Обиньи втолкнул принца Барроу внутрь.
– Вот он: О'Лайам-Роу, властитель Слив-Блума, и его секретарь. Мадам Боль из Лимерика. Уверен, что вы знакомы.
Знай он заранее о том, что произойдет, лорд д'Обиньи мог бы с лихвой отыграться за свое давешнее замешательство.
На скорчившейся в дверном проеме фигуре персикового цвета остановился острый, изучающий взгляд круглых, светлых глаз, которые сверкали как булавки на крепком, обветренном лице, расплывшемся в белозубой улыбке. Высоко уложенные косы, перевитые украшениями, напоминали кокон гусеницы, с мощной шеи свисали бесчисленные мотки бус. Своими крепкими пальцами она ухватила его милость за серебристый рукав.
– Бойл! – вскричала дама голосом тонким, как у летучей мыши, звенящим, радушным, приветливым. – Бойл! Джон, дорогой, ты можешь сколько угодно звать себя д'Обиньи, но держи свой язык, забывший родную речь и лижущий дающую руку, подальше от честного ирландского имени… О'Лайам-Роу!
– Мадам, – вежливо, почти шепотом отозвался О'Лайам-Роу.
Вязки бус качнулись и забренчали.
– Вот это усищи! А борода!
– Сзади еще хуже, – сказал О'Лайам-Роу извиняющимся тоном. – Вот уж две недели, как я не стригся.
– О-ох! Этих усов мне не забыть никогда! – взвизгнула госпожа Бойл. – Такое и в страшном сне не приснится. О'Лайам-Роу, мы никогда не встречались, но вот тебе моя рука. А теперь можешь меня поцеловать.
Это было зрелище: присутствуй тут Робин Стюарт, он бы, верно, испугался, что женщина прилипнет к ирландцу навеки, примотав его к себе длинными бусами. Но вот наконец они разошлись, и госпожа Бойл сказала спокойно:
– Это я понимаю – ирландская кровь: просто девятый вал… Истосковались мы тут по таким мужчинам… o'n aird tuaid tic in chabair [3], как говорится в старой сказке. А что это за воробушек прячется за твоей спиной?
– А… Это бард из Банакади. Мой маленький оллав, моя крохотулечка, госпожа Бойл.
– Боже правый! Как же зовут тебя, парень? – вскричала она, обращаясь к Тади Бою. Секретарь попятился.
– Баллах, госпожа.
– Верно, цыганского племени. И ты не обиделся на воробушка?
– Будда, – внезапно выпалил Тади Бой, – родился из яйца. Распрекрасное дело, mhuire [4], чтобы тебя несушка снесла. Несушки в этой стране – королевы, а петушки – короли.
– Но эта страна, mhic [5], не Ирландия.
– И верно – какой это бог так рождался в Ирландии? – мягко продолжил Тади. – Уж какие там несушки-то голосистые! А у хозяйки ушки на макушке: одним слушает, не снеслась ли курочка, а другим – не кипит ли водица.
Она заверещала, как птичка-моевка.
– О! О! Ну и занозистого же парня ты привез с собой. О'Лайам-Роу, да поможет тебе Бог! А ведь быстрый язык да ясная голова – вот что ценят больше всего французы, эти несчастные язычники! Одному небу известно, как позорили меня весь год наши земляки из Лейнстера, у которых мозги как мякина. Ну, садись, да расскажи мне о доме. Здорова ли твоя мать?
Так, совершенно невинным образом, начался форменный допрос по поводу семейных и общественных хроник Лимерика и Лиша. Стюарт д'Обиньи, слушая вполуха, думал, что эти двое более поднаторели в генеалогии и гинекологии, чем может позволить себе любой шотландец. Он давно уже знал госпожу Бойл и не надеялся даже остановить ее – теперь она пытала О'Лайам-Роу насчет урожаев, рыбных садков и скота. Вождь клана отвечал бодро и весело – даже тогда, когда она пару раз усомнилась в его правоте.
– С нами крестная сила, – сказала наконец госпожа Бойл, откидываясь на спинку стула. – Каким большим, роскошным мотыльком станешь ты порхать среди тихих рабочих пчел при нашем дворе.
– Не все там тихие, – заверил лорд д'Обиньи. – Приемные полны шотландцев, а они мечутся, как души в аду. Половина уже перебывала у Мейсона.
– У кого?
– У сэра Джеймса Мейсона, английского посланника. Этой девочке повезет, если шотландский трон будет ждать, пока она вырастет. У ее матери есть дворяне, которые предпочли бы теплое местечко при англичанах унылым будням при шотландской королеве. Вам нехорошо, О'Лайам-Роу?
– Нет, нет, – сказал вождь клана и выпрямился на стуле. – Только в голове что-то мерцает, и в глазах светлые круги. Нет ли в комнате дриады?
Еще одна женщина вышла из своей комнаты. Всю ее жизнь, сколько она помнила себя, мужчины немели в ее присутствии, а она была еще молода. Не стесняясь, просто выжидая, она остановилась у окна, покрытого дождевыми каплями. Было видно, что это ирландка, из рода мурругов, не широкоплечая белокурая милезка, но темноволосая, с тонкой костью: шея и плечи – один хрупкий стебелек для овального лица, широкоскулого, с ясными глазами. Черные волосы ее были уложены локонами на макушке, вокруг ушей, на затылке; длинные, они ниспадали на плечи и вились по спине. На ней было темно-синее платье без украшений; заметив, что все встали, она поклонилась госпоже Бойл и лорду д'Обиньи и опять остановилась в ожидании.
Стюарт д'Обиньи, сжав кончики пальцев, окинул ее взглядом знатока. Тади Бой, желчный и угрюмый, глазел, позабыв обо всем, отвесив темную, небритую челюсть. О'Лайам-Роу не то чтобы вдруг приобрел изящные манеры, но он поднялся, и его голубые глаза с длинными ресницами расширились и стали тверже.
– Ой, Боже ты мой, попала