– К Пасхе, надеюсь. Может быть, мы увидим вас на открытии?
Гарриет вежливо ответила, что будет с нетерпением ждать этого дня, и, заметив вдалеке развевающиеся полы мантии вице-канцлера, тактично удалилась, чтобы присоединиться к группе выпускников.
Мантии, мантии, мантии. Иногда трудно узнать человека, которого не видел десять лет. Вон там, в голубом капюшоне с “кроличьей шкуркой”, кажется, Сильвия Дрейк – значит, она получила наконец степень бакалавра литературы. Степень мисс Дрейк была в колледже притчей во языцех, так долго она трудилась над своей диссертацией, бесконечно приходя в отчаяние и переписывая все от начала до конца. Наверное, она не помнит Гарриет, которая училась несколькими курсами младше, но Гарриет помнит ее отлично – она вечно врывалась в студенческую гостиную, щебеча о средневековых Судах любви [29]. Господи! Вон та ужасная женщина – Мюриэл Кэмпшотт, и она направляется прямо к Гарриет с явным намерением возобновить знакомство. Кэмпшотт всегда глупо улыбалась. Она и сейчас глупо улыбается. И одета во что-то ужасающе зеленое. Сейчас скажет: “Как вы придумываете свои сюжеты?” Именно это она и сказала, черт ее побери. А тут еще подошла Вера Моллисон. Она спросила:
– Вы сейчас что-нибудь пишете?
– Да, конечно, – ответила Гарриет. – А вы все еще преподаете?
– Да, все там же, – ответила мисс Молиссон. – Боюсь, мои достижения очень малы в сравнении с вашими.
Поскольку в ответ на это можно было только отмахнуться со скромным смешком, Гарриет так и сделала. В толпе началось движение, все стали стягиваться к Новому двору и выстраиваться вдоль бордюра позади цветочных клумб: здесь должна была состояться торжественная церемония открытия новых часов. Официальный голос просил гостей освободить проход для процессии. Гарриет использовала это как предлог, чтобы отвязаться от Веры Моллисон и пристроиться позади группы женщин, чьи лица были ей незнакомы. На другой стороне двора она видела Мэри Этвуд и других однокурсниц. Они махали ей. Она помахала в ответ. Нет, она не пойдет к ним через газон. Она останется здесь, незаметная песчинка в праздничной толпе.
Часы, словно предчувствуя скорое появление на публике, мелодично зазвонили из-под своей драпировки и пробили три. Шаги зашуршали по гравию. В арке появилась процессия – “змейка” из немолодых людей, идущих парами. Они были одеты с неуместной пышностью, оставшейся от былой, более возвышенной эпохи, и шагали с тем небрежным достоинством, которое так характерно для университетских церемоний в Англии. Они пересекли двор, выстроились на бордюре перед часами, доны-мужчины сняли свои тюдоровские береты и академические шапочки в знак уважения к вице-канцлеру, лица женщин-донов приняли выражение молитвенной серьезности. Вице-канцлер начал свою речь тонким, негромким голосом. Он сказал несколько слов об истории колледжа, галантно упомянул достижения, которые нельзя приписать лишь течению времени, отпустил сухую замысловатую шуточку об относительности и снабдил ее латинской цитатой, отметил щедрость жертвователя и незабываемые заслуги покойного члена совета, в чью память установлены часы. Он объявил, что счастлив снять покров с этих прекрасных часов, которые так удачно дополнят красоту двора – двора, добавил он, который хоть и построен совсем недавно, занимает тем не менее достойное место среди древних благородных зданий, что составляют гордость нашего университета. Именем канцлера и Оксфордского университета… Его рука потянулась к шнуру, на лице декана отразилось волнение, разрешившееся широкой улыбкой, когда драпировка упала без каких-либо досадных накладок и катастроф, несколько активных выпускников зааплодировали первыми. Ректор в короткой изысканной речи поблагодарила вице-канцлера за присутствие на церемонии и добрые слова в адрес колледжа. Золотая стрелка на циферблате сдвинулась, и гармоничный перезвон возвестил четверть часа. По толпе пронесся вздох удовлетворения, процессия пустилась в обратный путь и скрылась в арке, церемония счастливо завершилась.
Гарриет, двинувшись за остальными, к своему ужасу, обнаружила, что Вера Моллисон снова протиснулась к ней и тараторит без умолку: по ее мнению, все авторы детективов должны питать живейший интерес к часам, поскольку многие алиби построены на часах и сигналах времени. В их школе однажды произошел любопытный случай, который, как ей кажется, мог бы стать чудесным сюжетом для детективного рассказа, попади он в руки к настоящему писателю. Она как раз мечтала увидеть Гарриет и рассказать ей все по порядку. Решительно утвердившись на газоне Старого двора в значительном отдалении от столов с закусками, она принялась излагать “любопытный случай”, который требовал пространных предваряющих разъяснений. Увидев женщину-скаута [30], разносившую чай, Гарриет взяла с подноса чашку и тут же пожалела об этом – чашка лишала ее свободы маневра и, казалось, приковывала к мисс Моллисон на веки вечные. И тут она ощутила прилив благодарности – в поле зрения показалась Фиби Такер. Умница Фиби, ничуть не изменилась. Гарриет торопливо извинилась перед мисс Моллисон, попросила ее закончить рассказ о часах как-нибудь в другой раз, протиснулась через толпу мантий и сказала:
– Привет!
– Привет! – отозвалась Фиби. – О, это ты! Слава богу! Я думала, здесь нет никого из наших, кроме Триммер и этой ужасной Моллисон. Пойди возьми сэндвичей, они недурны, как ни странно. Как ты? Процветаешь?
– Неплохо.
– По крайней мере, ты занята чем-то стоящим.
– Как и ты. Пойдем присядем где-нибудь. Расскажи мне, что ты раскапываешь.
Фиби Такер изучала историю, потом вышла замуж за археолога, и это сочетание оказалось поразительно удачным. Они раскапывали кости, камни и черепки в отдаленных уголках мира, писали трактаты и читали лекции в научных обществах. В свободное время они произвели на свет трех жизнерадостных отпрысков, которых то и дело подбрасывали любящим бабушкам и дедушкам, чтобы снова устремиться к камням и костям.
– Мы только что вернулись с Итаки. Боб страшно заинтересовался вновь открытыми захоронениями, он придумал совершенно революционную теорию о погребальных обрядах. Пишет работу, в которой противоречит всем выводам Ламбарда, а я помогаю – выправляю эпитеты на более сдержанные и вставляю дипломатичные сноски. То есть Ламбард, конечно, старый идиот, но необязательно так прямо и говорить. Ледяная вежливость звучит еще убийственней, правда?
– Безусловно.
Ну вот, хоть кто-то не изменился ни на йоту, несмотря на годы и замужество. В своем нынешнем настроении Гарриет была склонна этому радоваться. После подробных расспросов о захоронениях она спросила про детей.
– О, они становятся все забавнее. Ричард – это старший – стал проявлять интерес к раскопкам. Его бабушка была просто в ужасе, когда на днях обнаружила, что он терпеливо, по правилам раскапывает мусорную кучу