Увы, этого не происходит.
Вы учитесь, как жить и работать с разбитым сердцем, как скрывать эту боль, как направлять ее на пользу дела. Вы узнаёте, что вашим коллегам также тяжело; они просто скрывают это лучше вас. И это знание дает вам новые стимулы, но оно не перестает причинять вам боль. А главное, погрузившись в такую работу, вы приходите к пониманию того, насколько несовершенна сама система, хотя она и старается изо всех сил.
Si, Dios mío[12], старается изо всех сил.
А еще бывают такие случаи, как нынешний, когда вы осознаёте, что даже при «стараниях изо всех сил» результаты оказываются далеко не удовлетворительными.
Четыре раза. Четыре раза Ронни Уилкинса увозили из его дома работники социальной службы из-за физического насилия, и тем не менее ему всякий раз разрешали вернуться обратно. Первый раз, в связи с уходом его матери от его отца, Ронни отвезли к ней в дом ее матери. Однако через два месяца она вернулась к мужу и взяла Ронни с собой. Второй раз возвращение объяснялось тем, что родители документально подтвердили: мол, его отец проходит консультации и сеансы по управлению своими вспышками ярости, однако все сеансы прекратились, как только Ронни вернулся домой. В третий раз – когда его бабушке пришлось отказаться от опекунства, поскольку Дэниел Уилкинс заявился к ней с бейсбольной битой и разбил всмятку ее машину. И еще раз – всего несколько недель тому назад, потому что Ронни просто не смог признаться в насилии, не смог сообщить социальному работнику, что последнее насилие закончилось госпитализацией.
Бедного ребенка продолжали возвращать прямиком в его домашний ад.
В шесть вечера мы выгнали Вика с работы, но сами оставались еще до половины десятого, заканчивая ознакомление с остатками документов по Уилкинсам, и к тому моменту я серьезно размышляла, не пора ли вскрыть кофейную капсулу, чтобы взбодриться чистейшим кофеином, – правда, при этом вяло дремала на стуле, пока Стерлинг и Эддисон все прибирали. Я вела себя очень плохо, ведь Брэндон спал не больше меня. А когда все-таки попыталась помочь, он щелкнул меня по руке канцелярской резинкой.
Эддисон повез меня к себе, и для поддержания бодрости мы всю дорогу спорили. Нам частенько приходилось страдать от недосыпа, особенно расследуя новое дело, и мы придумали трюки, способные поддержать нас в состоянии бодрствования. И все-таки мне стало значительно спокойнее, когда мы затормозили около его дома.
Квартира Эддисона выглядела обезличенной, даже отчасти нежилой. Приходилось выискивать признаки, придающие ей жилой вид: потертости на черном кожаном диване, мелкие выемки на журнальном столике, где он слишком сильно пинал его, страстно следя за перипетиями бейсбольных матчей. Честно говоря, похожим на дом его жилище делали только подарки. Прия подарила ему обеденный стол, заставив его помочь ей спасти эту мебель из закрывшегося мексиканского ресторана. Яркая и беспорядочная мозаика столешницы служила единственным цветовым всплеском в его квартире. Прия также сделала серию фотопортретов специального агента Кена в его странствиях, и теперь они окружают большой телевизор[13].
А под упомянутым специальным агентом Кеном имеется в виду плюшевый медвежонок, одетый в крошечную ветровку с эмблемой ФБР. Эти фотографии прекрасны сами по себе – черно-белые композиции, привлекающие внимание к мелким деталям и светотени, – но игрушечный Кен узнается безошибочно, и мне он очень симпатичен.
Мы познакомились с Прией Шравасти восемь лет назад, когда серийный убийца, чьими жертвами становились исключительно шестнадцатилетние девушки, убил ее старшую сестру. Три года назад сама Прия уже была на пороге семнадцатилетия. А теперь она живет в Париже, посещает университет, но за годы расследования тех преступлений мы так сроднились, что наша группа практически удочерила ее. Она стала также лучшим другом Эддисона; несмотря на разницу в возрасте, их объединили боль и гнев, вызванные пропажей их сестер.
Независимо от того, как давно похитили Фейт, Эддисон до сих пор страдает от пропажи своей младшей сестры. В его доме не заметишь ее снимков, но там вообще нет никаких фотографий, кроме игрушечного спецагента Кена. Эддисон защищает дорогих ему людей, пряча их снимки в тайники подальше от чужих глаз, где только сам он может посмотреть на них при желании. Только на работе фотографии Фейт и Прии открыто стоят рядом, напоминая ему, почему он выбрал стезю спецагента и почему она так важна для него.
У Вика есть дочери; у Эддисона есть сестры, даже если он еще с трудом признается самому себе, что и в Прие тоже обрел сестру.
Пока Брэндон рылся в своем бельевом шкафу, я подготовилась ко сну, переодевшись в спортивные трусы и футболку, случайно позаимствованные мной у Эддисона во время одного расследования, которые мне потом не захотелось возвращать владельцу. Совместными усилиями мы застелили диван простынями и одеялом. Зевнув, Брэндон пожелал мне спокойной ночи и удалился в свою комнату, где, как я слышала, бродил еще несколько минут, пока я чистила зубы и смывала двухдневный макияж над кухонной раковиной.
На меня навалилась глубочайшая усталость; силы настолько истощились, что болели даже закрытые глаза. Но, несмотря на удобный диван, где я спала множество раз, сегодня я не могла заснуть. Перед мысленным взором всплывал образ Ронни, его лицо под кровавой маской и глаза, исполненные мучительной затаенной боли. Я крутилась с боку на бок, прижимая к груди одну из подушек и пытаясь успокоиться.
Тишину прорезал рокочущий храп Эддисона – результат давно сломанного носа, который он не удосужился нормально выправить. Храпел Брэндон не громко, поэтому никто не жаловался, когда приходилось спать с ним в одном отельном номере; знакомое похрапывание даже производило успокоительное воздействие. Я чувствовала, как мое тело тяжелеет, а психологическое напряжение собирается и уходит под аккомпанемент этих тихих звуков.
Внезапно зазвонил один из моих мобильников.
Со стонами и проклятьями я перевернулась, взяла его и, прищурившись, глянула на загоревшийся экран. Ох, что за mierda, звонит моя tía[14]. Я прекрасно понимала, зачем она звонит. Черт. Мне совершенно не хотелось говорить с ней сейчас.
Вообще не хотелось положа руку на сердце, но сейчас – особенно.
Однако если я не отвечу, голосовые послания могут стать чертовски пронзительными. Слегка поворчав, я приняла звонок, приглушенно сообщив вместо приветствия, стараясь не разбудить соседа:
– Ты уже поняла, что я не собиралась вам звонить.
– Мерседес, niña…[15]
– Ты уже поняла, что я не собиралась звонить. Если ты передашь ей телефон или включишь громкую связь, то я отключусь, а если будешь продолжать названивать после этого реально адского дня, то я сменю номер. В очередной раз.
– Но сегодня же день ее рождения.
– Si, я знаю. – Закрыв глаза, я опять зарылась в подушки, мечтая, чтобы этот разговор оказался