Я вздохнул и взял апельсин. Мне нужно выспаться. Не хочу я ни слухи пресекать, ни Кентов видеть.
— Значит, о важности ничего? – спросил я.
— Ничего.
— Ладно. – Я проткнул кожуру ногтем. От острого сладкого запаха защекотало в носу. – Передай, что мне нужно… нет, я должен закончить одно дельце. Приду вечером, как все улажу.
Ответ не блестящий, но задницу я прикрою, пока не дойду до Никко.
Мендросс проводил апельсин преувеличенно горестным взглядом и кивнул, как бы смиряясь с потерей. В переводе это означало: доложу. Я с трудом подавил улыбку – Мендроссу на сцену надо с таким талантом.
— Еще новости есть? – спросил я.
— Разборки в Десяти Путях.
Я фыркнул:
— В Десяти Путях вечно разборки.
Это была дыра, которую никто толком не контролировал. Никко имел там небольшой интерес – как и несколько других Тузов.
— Давай угадаю: пара бригад порезвилась на чужой территории и ощипала кого‑то из клиентов Никко. А теперь этот клиент жалуется, потому что платил за крышу. Так?
Мендросс бросил перекладывать апельсины и уставился на меня:
— Драки не было, но в целом ты прав. Зачем я рассказываю, если знаешь?
Я криво усмехнулся. Как не знать – сам оттуда. Из Десяти Путей.
И я оторвал от апельсина несколько долек. По ладони потек сок.
— Еще что‑нибудь?
Мендросс наклонился над горкой фиников.
— Люди болтают, – прошептал он, – что Никко пасут.
Я застыл, не донеся дольку до рта. Там разом пересохло.
— Пасут?
Это плохо. Шпионов никто не любит, но Никко они приводили в поистине небывалую ярость. Достаточно было намека на то, что кто‑то из Тузов заслал к нам крота, – и все, Никко шел вразнос. А когда Никко шел вразнос, он камня на камне не оставлял, пока не находил гада, – ему хватало слуха или намека.
В такой обстановке под подозрением мог оказаться любой, даже люди вроде меня, которые отслеживали сплетни и стукачей.
— И громко поют?
— Пока тишком.
— А кто погнал волну?
Мендросс пожал плечами:
— Кто‑то кому‑то сказал, что кто‑то еще говорил, будто его дядя знает Резуна, который как‑то подслушал, как муж сестры говорит какому‑то парню…
— Это не тишком, – с облегчением выдохнул я. – Это, зараза, почти молчком.
— Думай что хочешь, но слух уже пару дней как ходит. Ты меня знаешь: если люди болтают один день, другой, то я докладываюсь.
Я одобрительно кивнул и закинул апельсиновую дольку в рот. Громко или тихо, но слух пошел и рано или поздно может дойти до Никко. А если он взбесится, то плохо придется всему и всем, в том числе моему душевному здоровью. Но главное – промыслу.
— Ты не слышал, чтобы заваривалось что‑то крупное? – спросил я.
— Нет, – покачал головой Мендросс.
— Может, прибили какую шишку?
— Не было, нет.
— Чужаки к нам не лезли? На территории Никко все путем?
— Вроде да.
— Вот и я ничего такого не слышал, – подытожил я. – И потому думаю, что это пустая болтовня. Шпика слишком трудно подрядить, чтобы размениваться на мелочовку, а ничего другого не происходит. Шпику незачем палиться на ерунде.
— Может, он лажанулся на ровном месте? – предположил Мендросс.
— В таком деле не лажают. Не забывай, что речь идет об организации Никко. Любой шпион, ежели он не совсем придурок, будет сидеть тише воды ниже травы. Да к черту, я Никко сведения сливаю, а сам дрожу, как представлю, что будет, если он что‑то унюхает!
Мендросс подумал и пожал плечами:
— Тебе видней.
Еще бы! Конечно видней. Но Мендросс был прав в одном: на такое нельзя закрыть глаза. Я еще раз окинул взглядом базар и принял решение.
— Может, все это пустое. Или подстава, – проговорил я и съел еще дольку. – Может, кто‑то сводит старые счеты.
Или готовится начать войну за власть. Смятение в рядах – отличный отвлекающий маневр.
— Пусти слух, что все это чушь собачья. Если заткнутся – отлично. А если нет – дай мне знать.
Черт, лучше бы заткнулись, иначе мне придется искать источник, пока не дошло до Никко.
— Я постараюсь.
И Мендросс передал мне остальные новости, пока я заканчивал завтрак. Что‑то я отложил на потом, но большая часть была ерундой. На улицах не происходило ничего особенного.
Разговор подошел к концу, и я демонстративно вытер пальцы о полотенце, свисавшее с лотка.
— Рицце поклон, – сказал я, взял фигу и взвесил ее на ладони.
Мендросс довольно кивнул и отступил на шаг. Я поднял руку и запустил в него фигой. Она пролетела в паре дюймов от лица.
— И больше не пудри мне мозги! – рявкнул я, чтобы все слышали.
Мендросс угодливо согнулся и забормотал извинения. Мы с Деганом развернулись и пошли прочь. Я напустил на себя наглый и развязный вид.
Едва базар остался позади, я перестал выступать гоголем и взял черепашью скорость.
Деган зевнул и почесал подбородок.
— У тебя еще есть дела?
Я посмотрел на небо. Солнце стояло вызывающе высоко – четыре часа как взошло. Мне очень хотелось заползти в темную нору, но предстояло встретиться с одним человеком, и сейчас наступило самое время.
— Ага, – отозвался я. – Дела еще есть.
— Я тебе нужен?
— Нет.
— Ну и отлично, я все равно бы не пошел.
— Тогда, пожалуй, нужен.
— Не борзей.
И Деган, не дожидаясь ответа, смешался с толпой и почесал к дому. Клянусь, он еще и насвистывал. Урод!
Я посмотрел ему вслед и пошел в противоположную сторону. Мне нужно было поговорить о клочке бумаги.
3
Балдезар был Фальшаком, то есть читал и писал на старинных и современных языках, а также был мастером по изготовлению подделок и копий. Еще он числился главным писцом и держал лавку в квартале, граничившем с моим собственным. Работал он с размахом: в мастерской под его беспощадным надзором трудилось с дюжину учеников и поденщиков. Балдезар ни за какие деньги не разглашал содержание вверенных ему документов, но с удовольствием подделывал и копировал все, что приносили.
В лавке было светло, все занимались делом. Окна нараспашку, панели крыши тоже раздвинули, впуская солнечный свет. Этаж был занят высокими конторками – большей частью с оригиналами и копиями, но за некоторыми налоями шла работа штучная. Там корпели над бумагами самые умелые писцы и иллюстраторы. И каждая страница, каждая строчка могла бы войти в историю искусств.
Я глубоко вдохнул, смакуя запах чернил, краски, бумаги и мела. Вот он, любимый аромат знания, истории. Неважно, что там копировали – сказания или описи. По мне, так воздух этой лавки пропитался подлинным волшебством.
— Что‑то ты рано, Дрот, – сказали рядом.
Я обернулся: ко мне направлялся Ликоннис. В пухлых лапах зажат пергаментный свиток, а в глазах –