За последние двое суток нам никто не встретился на дороге. Ни едущие в герцогство, ни оттуда. Харакаш объяснял это тем, что ввозить товары в регион, где идет гражданская война, чревато потерей не только товаров, но и жизни. А местное население или давно уже уехало к родне, если имело таковую, или сидит по своим деревням и не рискует проявлять какую-то особенную активность. Потому показавшийся через пару часов одинокий силуэт, едва просматривающийся через плотную снежную пелену, качающийся из стороны в сторону и упрямо бредущий нам навстречу, вызвал закономерное оживление. В его сторону тут же выдвинулось одно копье¹, что, впрочем, оказалось без надобности. Даже не успев сблизиться с едущими ему навстречу, идущий споткнулся и упал в снег.
Мужчина был порядочно избит, одет явно не по погоде и оттого — очень слаб. Его положили в один из обозов, и когда армейский лекарь доложил, что найденный пришел в себя, я не стала отказывать своему любопытству и изъявила желание присутствовать при разговоре, отправив Гаратэ к хвосту колонны.
Общался с подобранным на дороге мужчиной один из офицеров, Гильом, я знала его шапочно, как одного из доверенных лиц Бернарда и не более. Заметив подъезжающую меня, офицер сбился с вопроса, заставив закутанного в одеяло «подобрыша» беспокойно высунуться из повозки, чтобы тут же, округлив глаза, спрятаться обратно.
— Ваше Высочество… — начал было офицер, но я подняла руку, прерывая его.
— Пожалуйста, продолжайте. Я лишь хочу послушать.
Офицер кивнул, сидящий в повозке спешно опустил взгляд, до того, как я сумела его поймать, и глухо закашлялся.
— Так… что было дальше, после того, как вас согнали на площадь? — собравшись с мыслями, Гильом продолжил прерванный мною разговор, а я обратилась в слух.
— Нам зачитали приказ его светлости герцога Фиральского, о том, что каждое село обязано предоставить не меньше десяти и еще пяти мешков зерна, три коровы и три раза по десять курей…
— Приказ какого герцога? — уточнил офицер, но мужик отчаянно затряс головой.
— Не знаю, ваша милость, Фиральского герцога, и все.
— В какие цвета были одеты солдаты?
Селянин снова отрицательно закачал головой:
— Без цветов они были, ваша милость. Ни знамен, ни коты поверх, попона на коне — и та была пестрая.
Офицер раздосадованно хмыкнул, а я почувствовала, что снова сжимаю поводья. Водили за нос не только нас, но и простых жителей — попробуй потом объясни, что грабил тебя «тот, плохой», а ты-то «хороший» герцог. Да даже у меня самой не было уверенности, кто из них хороший, а кто — плохой. «А ведь выбрать придется… С одной стороны — законный наследник отцовского титула, лояльный короне изначально. С другой — его младший брат, которого, очевидно, держат как символ „благородного восстания“ мятежники, рвущиеся до власти. А если все не так?
Если восстание — лишь логичный исход недовольства властью? Хотя в таком случае отец все же сказал бы мне об этом… Нет, нельзя искать второе дно. Моя задача не восстановить справедливость, а в первую очередь восстановить целостность королевства и получить лояльное герцогство, богатое ресурсами. Остальное — второстепенно».
Тряхнув головой и прогоняя незваные размышления, я снова прислушалась к разговору офицера с подобранным на дороге мужчиной.
—…прятались. Кто в подпол, кто за домом. Ловили, как зверей. Сказали, что надо было по-хорошему отдавать, а теперь сами возьмут. — Голос сидящего в обозе человека был глух, полон какой-то бесконечной тоски и смирения.
— Ловили, а потом что?
— Известно что, ваша милость. Баб насильничали, мужиков в кандалы. Детишек не трогали, только дочку мельника конем затоптали, по случайности…
У меня не находилось никаких слов — ни цензурных, ни матерных. Словно услышанное разом вышибло все мысли и блуждало теперь в голове, эхом отдаваясь в подкорке. Гильом вздохнул, подождал, пока говорящий откашляется, выпьет из врученной ему лекарем фляжки и продолжит сам, без дополнительных вопросов.
— Потом петуха пустили по крышам. В амбаре бочку с маслом разбили, чтоб горело, значится, лучше. Мертвых хоронить запретили, велели стаскать в тот же амбар, да так с ними и подожгли. Я так и сбежал… — селянин глянул на меня коротко и снова опустил глаза, — трупы таскал, а с последним сам на кучу лег, у стенки, мертвым прикинулся, вид у меня подходящий был… да и кто меня там в лицо из солдат запоминать станет? Как факела внутрь закинули и ворота закрыли, так я к дальней стенке убежал и стал там доску раскачивать. Когда балки рушиться стали — уже выламывал, не услышали бы меня все равно. И выполз в ту дыру, да там сознание и потерял, надышался…
— Что еще видел в деревне? Разведка донесла о черном дыме.
— Край деревни они подожгли, уже перед тем, как уходить. Я очнулся к тому моменту, меня портниха приметила наша, спрятала у себя в доме. В наказание подожгли. Командир их уехал уже, со скотом, конвоем и мужичьем в кандалах, остались солдаты. Развлекались по-всякому, пока в доме дочку Милы не нашли. Она того, девица фигурой ладная, да на ум убогая, что дитя. Вылезла из подпола, видать, на шум. Начали ей подол задирать, бабы вой подняли, что ребенка насильничают. А Милка взяла вилы и с размаху ткнула в солдата. Свара началась, женщины похватали кто вилы, кто лопаты, но быстро это закончилось. Самых боевитых убили, остальных загнали в дома. После куражиться духа, видимо, не осталось, и те уехали, подпалив крыши у домов на окраине. Пока потушили…
Я слушала, ощущая, как меня начинает колотить крупной дрожью, не сводя взгляда с говорящего. Офицер оглянулся на меня, ожидая, захочу ли что-то спросить, но я молчала и он продолжил сам:
— А ты-то что на дороге делал?
— Послали меня, к его светлости герцогу Амальскому. Просить помощи, ибо нет житья уже и сил нет терпеть такое.
— Как тебя зовут? — я, переборов подступивший к горлу комок, наконец смогла заговорить. Мужик тут же, словно по команде, уткнулся взглядом в деревянный борт обоза перед собой.
— Паэн, Ваше Высочество.
— Ты молодец, Паэн. Мы наведем порядок в герцогстве и накажем тех,