— Я не помню его лицо, если вас интересует это. — В голосе мужчины прорезались жесткие нотки, он помолчал пару мгновений, а потом продолжил уже мягче: — В ранние времена Суррей часто подвергался ульманским набегам, особенно когда Его Величество Армарик заболел и герцоги были больше озабочены воцарением вашего отца на троне, нежели бедами простых людей. — Альвин снова замолчал, подбирая слова или, может быть, вспоминая события того дня, а я, быстренько представив в голове карту королевства, поняла, что до этого просто не задумывалась о том, что мой телохранитель был из Маривского герцогства, а Суррей был едва ли не первым городом, если суметь пересечь границу с юго-запада…
— Альвин, не надо, я не подумав спросила. — Взвесив все за и против, я все же решила, что не стоит бередить старые раны, но мой спутник качнул головой.
— В тех событиях, если подумать, нет ничего страшного, Ваше Высочество. Наверное, учитывая все, это действительно может вам помочь… мне продолжить? — Альвин дождался моего кивка и, прочистив горло, принялся рассказывать дальше: — Мне было около девяти лет, когда Ульман прорвал оборону форта Гаввар, до сих пор считают, что там не обошлось без предателя с нашей стороны, и их мародеры добрались до Суррея. Отец шел со своим отрядом от форта Ильтар, но они были в двух сутках постоянного марша до города, а когда там узнали, что граница прорвана, ульманцы были от нас уже меньше чем в полудне пути. Жителей предместья даже впустить в крепость не успели, сколько людей тогда осталось за стенами…
Альвин замолк, перевести дух и собраться с мыслями, а я почувствовала, как пересыхает горло и встают дыбом волоски по всему телу от зрелища, что представлялось мне в голове. Запертые ворота, в которые отчаянно стучат люди, обреченные на смерть или рабство, и какие-то размытые фигуры, налетающие на них с клинками наголо…
— В городе начался бунт, часть находившихся внутри оказались разделены со своими семьями, и в итоге люди начали штурмовать стены изнутри… Слепое желание быть со своими близкими погубило не только их, но и почти весь город. Воспользовавшись смутой, ульманцы смогли перебраться через стены незамеченными ночью и, вступив в бой со стражей, открыть ворота крепости. Я так мало помню с той ночи. Мы заперлись в доме, спрятались в погреб. Мама замотала сестре рот тряпками, чтобы та не могла закричать, если испугается. Помню, что в дом вломились и люк погреба открыли, тогда мама закрыла нас собой, толкнув к стенке, и ни меня, ни Солею не заметили. Мародеров было двое: один держал мать, а второй осматривал дом. Потом они решили, что она уже достаточно старая, чтобы быть невинной, и потому ей можно воспользоваться без ущерба для товара. Когда они оба отвлеклись на мать, я вылез из подвала, взял стоящую возле очага кочергу и проломил тому, что стоял ближе всего ко мне, череп. Кажется, я ударил пару-тройку раз, может быть, даже больше, не помню, если честно. Второго, стоило ему отвлечься на меня, убила мама, кухонным ножом. После этого мы затащили трупы в подпол, снова спрятались там сами, оставив дверь дома открытой и раскидав все вещи и мебель, словно дом уже обнесли. Меньше чем через сутки ульманцы покинули город, и мы выбрались из погреба. — Альвин замолчал и вопросительно глянул на меня, очевидно, интересуясь, удовлетворил ли он мое любопытство.
Я ехала, тупо глядя перед собой и пытаясь представить, каково это — проломить голову насильнику матери, а потом сутки просидеть в темном холодном подвале с двумя трупами под боком и надеяться, что тебя не найдут.
— Ваше Высочество? — в голосе моего телохранителя засквозило беспокойство, и я, попытавшись стряхнуть с себя оцепенение, зажмурилась и помотала головой. Конечно, я не витала в иллюзиях на счет мира, в который попала: никаких тебе единорогов, какающих бабочками. Войны, болезни, смерти, дети-сироты, боги-паразиты — все это было вполне ожидаемо. Реальная жизнь, без прикрас, как она есть. — Ваше Высочество, вы в порядке?
Альвин осмелился даже коснуться моей облаченной в латную перчатку руки, и я закивала, проморгавшись от внезапно набежавших слез.
— Да-да, Альвин. Я в порядке. Скажи, а те, кого увели в плен… что с ними стало?
— Отец рассказывал, что они столкнулись с уходящими из города прямо на окраине предместий. Когда ульманцам стало ясно, что уйти с «товаром» им не дадут, они согласились на переговоры, но это были не те переговоры, которых мы ожидали. Ульманцы потребовали дать им уйти, и тогда пленников отпустят перед самой границей, живыми. Иначе всех попавших в рабство убьют до того, как в битве умрут их пленители. Отец не знал, в плену мы, погибли или остались живы, в городе, но понимал, что стоит дать противнику дойти до границы, и там их встретит настоящее ульманское войско, а не этот отряд, и никого уже будет не вернуть, потому отдал команду к атаке. Спасти удалось лишь чуть больше половины взятых в плен — остальным успели перерезать горло. Подошедший на помощь второй отряд отрезал дорогу к отступлению, и все ульманские мародеры были перебиты. — Альвин замолчал, а потом продолжил с явным одобрением в голосе: — Отец после этого попросил командование о расчете, но ему предложили перевод в городской гарнизон, наградили за доблесть, а потом он ушел на пенсию и открыл лавку… Денег с его награды хватило даже на это!
На лице Альвина сияла почти мальчишеская улыбка, он вспоминал период после тех ужасных событий с явной теплотой, меня же почти что колотила дрожь. Я пыталась осмыслить все сказанное моим спутником, объяснить себе, что это — обычное дело, брать пленников из враждебного тебе королевства, использовать их…
«Он не знал, там его жена и дети или нет, но все равно отдал приказ об атаке… Какой силой воли надо обладать, чтобы делать такой выбор?»
— Спасибо, Альвин… За рассказ. Спасибо. — Отведя глаза от Альвина, что снова посматривал на меня с явным беспокойством, я нашла взглядом Харакаша: даже учитывая летящий с небес снег и прохладный ветер, он не удосужился накрыть лысую голову, выделяясь на фоне облаченных в капюшоны людей.
Я