Затем он ощутил это — наркотик. Он чувствовал, что седативное выветривается.
На него уже велась охота.
Он напрягся, но отчасти приветствовал это с распростёртыми объятиями.
С тем, что он видел, он мог сражаться. С тем, что он чуял, даже ощущал на вкус, он мог сражаться. Что бы это ни было, это не его разум; это не демон, притаившийся во тьме. Его органы чувств тонко окружили его, говоря ему всё, что ему нужно было знать — даже в ошейнике.
Его тренировали для этого.
Его тренировали.
Они будут наблюдать за ним. Она, скорее всего, стояла по другую сторону этого стекла, наблюдая за ним своими светлыми, нефритово-зелёными глазами. Изучая его. Может, даже читая его в этот самый момент, поскольку из-за ошейника она могла сделать это безнаказанно, и он не узнал бы, что она в его разуме.
Даже теперь, после всего, это осознание причиняло боль. Там жило желание… желание прикоснуться к её свету, вплестись в неё.
Злость попыталась вмешаться, проникнуть между вдохами.
Он впустил эту злость. Он приветствовал её. Нуждался в ней.
Злость держала демона на поводке, от неё становилось легче дышать.
Он прикусил язык, пока не ощутил вкус крови, и в этом тоже жил контроль. Он мог сделать себе больно. Он сделает больно им, рано или поздно. Он хотел ощутить что-нибудь, что угодно — даже боль, даже от неё. Всё это ослабит зов той чёрной ямы.
В любом случае, он всегда лучше работал с конкретными целями, когда имелась загадка, чтобы занять те части его разума, что продолжали сражаться с той тьмой.
Он уворачивался от страха и смятения сломленных фрагментов и вновь задавался вопросом, как она сделала это с ним, как она разрушила его разум.
Она — Мост. Возможно, это всё, что ему нужно было понять.
Все хотели этого в нём. Он видел это, даже когда был ребёнком. Он знал об этом тёмном месте в себе, том месте, куда в итоге хотели отправиться все. Оно влекло их как наркотик. Оно взывало к ним, вызывало желание поэкспериментировать с ним, почувствовать это через него.
Все они хотели того, что погребено под его ногами.
Возможно, это тоже песня демона.
Он подавил в себе зов той тьмы, постарался контролировать эмоции, бившие в его свете, вызывая разряды в ошейнике сдерживания видящего на его шее…
…когда дверь в его камеру открылась.
Он повернул голову. Он посмотрел на дверь прежде, чем успел остановить себя, и уставился на стоявшего там видящего, будучи не в состоянии отвернуться.
Другой мужчина оценивал его выражение лица. Его взгляд оставался бесстрастным, сосредоточенным.
Ревик заметил, что его одежда была опрятной.
Она идеально сидела и облегала тело. Его каштановые волосы искусно зачёсаны. Черные ботинки начищены, точно только что из коробки. Его серые глаза несли в себе твёрдость мужчины, уверенного в собственной правоте, готового на щедрость к тем, кто стоит ниже его.
Он выглядел как… как там Элли описала его?
Как стареющая кинозвезда.
«Красота, которая вне времени», — сказала бы его подруга Кучта.
Эта мысль на мгновение бесконтрольно выбила его из колеи, подтолкнув ближе к той чёрной как ночь дыре.
Кучта.
Имя, которое он забыл.
Потерянные жизни. Смех на солнце.
Поле с видом на долину, обрамлённую бриллиантовыми волнами…
Он любил её. А ещё он видел её мёртвой.
Сероглазый мужчина продолжал настороженно изучать его. После, возможно, просчитанной паузы, он выверенными шагами подошёл ближе.
Ревик почувствовал, как всё его тело напряглось, а что-то в нём замерло совершенно неподвижно.
Боги. Наконец-то нечто простое. Нечто чистое.
Они могли пытать его. Они могли делать всё, что им захочется.
Это не будет иметь значения.
Он убьёт этого мудака, даже если это будет последнее, что он сделает в своей жизни.
Это цель, достойная всех жертв, которые будут перед ней. Это цель, достойная тренировок.
…Тренировка.
— Привет, Дигойз.
Старший видящий стоял перед ним, но Ревик не стал поднимать взгляд. Он смотрел прямо перед собой, на тёмные защитные брюки и тяжёлые полуорганические ботинки — ботинки, начищенные настолько, что под правильным углом он мог увидеть своё отражение.
Он стиснул зубы, когда краткий проблеск ясности ускользнул, оставив его в мигающих огнях. Он вновь ощущал тьму, то подрагивающее пространство внизу.
Колени перед ним плавно согнулись, и серые глаза очутились на одном уровне с его глазами.
Ревик посмотрел в лицо Балидора, лидера Адипана.
Он изучал его, думая, где он может начать. Возможно, он начнёт с лица. Лицо казалось подходящим, учитывая мысли Кучты на эту тему. Она могла помочь ему. Она могла сказать ему, что делало это лицо таким особенным, таким превосходящим его собственное. Она могла приподнять завесу тайны женского разума, человечки и видящей.
Она могла сказать ему, как убрать эти вещи, одну за другой.
— Ты будешь говорить со мной, Дигойз?
Эмоция скользнула вперёд. Он уставился на свои ноги, чувствуя, как тьма крадётся вперёд, окутывает его.
Кучта. О чем он только что думал? Она не могла ему помочь.
Она мертва.
Он нахмурился, пытаясь собрать в кучу нити своего сознания. Его дядя сейчас избил бы его до крови за то, что он распустил нюни как ребёнок. Будь он на тренировке, дядя сломал бы ему челюсть, может, одну из рук. Его дядя никогда не потерпел бы такого. Никогда.
Он засунул бы его обратно в дыру.
Привязал его ладони к ступням. Морил голодом. Позволил Меренье поиграть с ним.
Он пережил это. И это он тоже мог пережить.
Дядя подготовил его.
Он был слаб, но дядя сделал его сильным. Он был недисциплинированным, но дядя помог ему и с этим тоже. Он научил его быть сильным. Он заставил его быть сильным. Эта сила не раз спасала ему жизнь.
Она спасёт его и сейчас.
Ревик посмотрел в глаза другому мужчине. Как только он сделал это, от жара в груди стало сложно дышать. Он уставился на другого видящего, изучая черты его точёного, почти человеческого лица.
Его жена считала этого мужчину красивым. Он тоже ощущал это в ней.
— Ах, да, — Балидор улыбнулся, все ещё смотря в глаза Ревика. — Мне она тоже об этом говорила.
Мужчина помедлил, всё ещё всматриваясь в его глаза.
— Это беспокоит тебя, Дигойз? Такая тривиальная вещь?
Ревик не опустил взгляда.
Когда он ничего не сказал, старший мужчина оперся локтями на свои бёдра. После ещё одной паузы он прочистил горло и сделал лёгкий жест рукой, сохраняя небрежный тон. Он заговорил на прекси, языке видящих, выговаривая слова с идеальным, почти академичным акцентом.
— Это ребячество, знаешь ли. Винить меня в твоих семейных распрях.
Ревик ощутил, как дыхание с трудом вырывается из его груди.
— Честно говоря, — добавил Балидор. — Я не понимаю, как это беспокоит тебя в том затруднительном положении, в котором ты находишься. Или как вина за эти обстоятельства падает на меня.
Когда Ревик всё равно не заговорил, другой видящий щёлкнул