Но самое главное — отцу на его военно-воздушной базе дали отпуск специально, чтобы он мог приехать и клуб и увидеть мой первый самостоятельный прыжок. Я не вправе его подвести!»
Семь тысяч футов.
Я решил сделать вид, что никакого странного нароста у меня на спине просто нет. Эта непонятная штука начиналась чуть ниже лопаток и конусом спускалась вниз до самой поясницы. Сегодня утром я обнаружил, что из серебристо-белой, как след от ожога, она превратилась в серовато-коричневую, словно у меня по спине разлился огромный синяк. Я не испугался. Точнее, меня пугал не столько сам нарост, сколько то, что его кто-нибудь заметит. Однако мама была поглощена подготовкой к школьному балетному спектаклю, в котором участвовала моя младшая сестра, а мешковатая толстовка с большим капюшоном надежно скрывала бугристую спину от взглядов окружающих.
Восемь тысяч футов.
Беззаботный смех Нико стал чуть более громким, а нервно подергивающаяся коленка стала подергиваться чуть сильнее по мере того, как цифра на альтиметре все росла и росла.
Мне казалось, я всю жизнь ждал этого момента. В конце концов, любовь к полету заложена у меня в генах. Иногда складывалось впечатление, что это единственное, что я унаследовал от чернокожего отца, летчика и героя ВВС, — любовь к полету, которую мама обернула в свою светлую кожу. Волосы у меня каштановые и вьются мягкой волной. Хотя внешне я больше похож на маму, все говорят, что по характеру я вылитый полковник Роберт Оуэн в молодости. И вот настал час, чтобы доказать это. Я уже не меньше дюжины раз прыгал в тандеме с инструктором, но сегодня мне предстояло совершить первый самостоятельный прыжок, который вплотную подводил меня к заветной мечте — мечте о свободном полете. Многие дни я провел в предвкушении этого момента, от одной мысли о котором учащался пульс.
Сейчас же отступил даже вечный голод, сопровождавший стремительный рост организма и неотступно терзавший меня все последние месяцы. Адреналин кипел в моей крови. Я попытался немного успокоиться и сделал глубокий вдох, однако сердце молотом бухало в груди. Я чувствовал, как его тяжелые и частые удары отдаются где-то на уровне горла. Грудь, стиснутая летным комбинезоном и ремнями парашютного ранца, готова была разорваться. Мне даже показалось, что сквозь гул мотора слышен треск лопающихся ремней.
Помню, как меня охватил какой-то глупый трепет, когда я впервые примерил летный комбинезон. Он был какого же оливкового цвета, как и комбинезоны военных летчиков. Однако, присмотревшись повнимательнее, я понял, что наши комбинезоны изначально имели гораздо более яркий оттенок и просто вылиняли от многократных стирок. Ну и, само собой, я ничуточки не удивился, когда, влезая сегодня утром в комбинезон, обнаружил, что он мал мне в груди и плечах. Я даже всерьез опасался, что ветхая ткань вот-вот треснет по швам. Я машинально выдохнул, будто надеялся, что таким образом смогу уменьшить объем торса. Ремни парашютного ранца тоже давили на грудь, и пришлось их немного ослабить.
Девять тысяч футов.
Инструктор Франц подошел, чтобы еще раз проверить нашу экипировку. Мне он тут же велел плотнее затянуть ремешок на шлеме. Затем Франц начал снова повторять нам шаг за шагом, что и как мы должны делать. Я едва слышал его голос, хотя, следуя примеру Нико и Хейли, четко и уверенно подавал в нужный момент знак «О'кей».
Франц протянул руку и включил небольшую камеру на моем шлеме. Вторая камера была надежно закреплена на предплечье. Весь прыжок от начала и до конца будет записан на видео, чтобы потом я мог вновь и вновь просматривать изображение, анализируя каждое свое действие. Сейчас же хотелось сфокусироваться на происходящем, погрузиться в настоящий момент, чтобы прожить его как можно полнее и запомнить, что я чувствую.
Теперь облака оказались под нами. В просветах между ними можно было разглядеть землю, похожую на мелкую географическую карту. В том состоянии внутреннего напряжения, в котором я находился, с тем желанием запечатлеть в памяти каждую секунду происходящего в моей душе голос инструктора в наушниках плюс беспрерывный гул самолета действовали мне на нервы, вызывая головную боль. Но я твердо решил ни на что не обращать внимания. Я должен полностью погрузиться внутрь самого себя и со всей возможной силой прожить предстоящую мне почти целую минуту свободного падения.
Я хотел только одного — прыгнуть!
Десять тысяч футов.
Инструктор подал нам знак — мы все надели кислородные маски. Как только я сделал вдох и ощутил уже знакомый металлический привкус, легкие словно наполнились прохладой.
Нико обернулся ко мне и вскинул вверх большой палец. Его глаза были раскрыты чуть шире, чем обычно, и выражение в них было чуть более безумным, чем обычно. Я осторожно ослабил на несколько дюймов ремни парашютного ранца, стягивающие грудь. Странная зудящая боль в области лопаток становилась почти невыносимой. Я полностью сосредоточился на дыхании.
Одиннадцать тысяч футов.
Сами понятия «высота», «полет» всегда действовали на меня завораживающе. Возможно, потому что мой отец был летчиком ВВС. Ребенком я часто смотрел в небо, надеясь разглядеть среди облаков его самолет. Может, на меня произвели впечатление истории о братьях Райт[1] и Амелии Эрхарт[2], которые отец часто читал мне, когда приезжал домой в отпуск. А может, дело было в моих генах.
Нико, конечно, прав — я придурок и всегда им был.
И меня это вполне устраивало.
Казалось, с момента взлета прошло уже несколько часов. Наконец мы набрали заданную высоту — пятнадцать тысяч футов, самолет лег на прямой курс, и натужный рев мотора сменился ровным гудением.
Франц взялся за дверь, она легко скользнула по пазам вдоль стенки салона и откатилась в сторону. И в тот же момент словно кто-то отнял ладони от моих ушей: гул ветра за бортом превратился в оглушительным рев. Еще через секунду все тепло внутри крошечного салона буквально высосало наружу. Я торопливо приподнял кислородную маску и дрожащими пальцами отключил радиосвязь в шлемофоне. Она мне больше не требовалась, потому что через пару минут мы должны были оказаться наедине с бескрайним простором неба.
Франц в третий раз, как положено по инструкции, проверил, все ли в порядке с моей экипировкой. Мой взгляд был прикован к выходу. Парашютисты один за другим исчезали в проеме открытой двери. Подошла очередь Хейли. Она сделала глубокий вдох и шагнула вниз. Затем Нико, одарив меня широкой улыбкой, перекрестился и последовал за Хейли.
В салоне остались только мы с Францем. Я сидел на самом краешке опустевшей скамейки. Затем вдруг обнаружил, что стою перед открытой дверью, глядя в распахнувшуюся передо мной бездну. Густая синева неба по мере приближения к горизонту становилась все бледнее и прозрачнее.
— Ну