Полли нахмурилась и ненадолго задумалась, морщины у нее на лбу поползли вверх, складываясь подобно французской шторе. Ей перевалило за девяносто, и выглядела она настолько плохо, что ее нередко принимали за покойницу, когда она засыпала в автобусе. Несмотря на это, котелок у нее варил отменно, а более или менее серьезных диагнозов за ней числилось всего три-четыре, тогда как у маменьки их имелась целая дюжина — по ее словам.

— Ну, знаешь, я была бы немного озадачена…

— Ха! — обернулась я к маме. — Видишь?

— …потому что, — продолжила Полли, — если бы ты прислала мне сообщение с вопросом, придут ли Лондэн и дети на воскресный обед, я бы не поняла, почему ты не спросила у него самого.

— А… ясно, — пробормотала я, подозревая, что эти две каким-то образом сговорились, как это за ними водилось.

Все-таки любопытно, почему при них я чувствую себя восемнадцатилетней пигалицей, хотя мне уже пятьдесят два и я достигла вполне почтенного возраста, как вроде бы и они? В этом фокус пятидесятилетия. Всю жизнь кажется, что полвека — это порог смерти, но на самом деле все оказывается не так уж плохо, пока помнишь, где оставила очки.

— Кстати, с днем рождения, — сказала мама. — Я тебе кое-что приготовила, взгляни.

Она протянула мне самый ужасный джемпер, какой только можно вообразить.

— Нет слов, мам. Я потрясена: канареечно-зеленый джемпер с коротким рукавом, капюшоном и пуговицами под олений рог.

— Тебе нравится?

— Незамеченным не останется.

— Вот и хорошо! Сейчас наденешь?

— Не хотелось бы его испортить, — торопливо отбрыкалась я. — Мне как раз на работу.

— Ой! — воскликнула Полли. — Только что вспомнила. — Она протянула мне диск в прозрачном футляре. — Это предварительная сведенка «Надуем Долли».

— Что-что?

— Умоляю, иди в ногу со временем, милочка. «Надуем Долли». Новый альбом «Урановой козы». Он выйдет только в ноябре. Я подумала, Пятница обрадуется.

— Это реально полный отпад, чувак, — вставила мама, — что бы это ни означало. Там на втором треке такой гитарный соляк — я сразу вспомнила, как Пятница играет, — до чего хорош, у меня аж пальцы на ногах закололо… хотя, может, попросту нерв защемило. Миссис Данунет — помнишь, такая смешная старушенция с большой бородавкой на носу, у нее еще локти в обе стороны гнутся, — приходится Уэйну Скунсу бабушкой. Он ей прислал.

Я взглянула на диск. Пятница точно обрадуется, можно не сомневаться.

— И, — добавила Полли, наклоняясь ко мне и заговорщически подмигивая, — необязательно говорить ему, что это от нас. Я знаю, каковы подростки, и немножко родительской славы весьма ценится.

— Спасибо, — искренне сказала я.

Это был не просто диск — это была валюта.

— Отлично! — воскликнула мама. — У тебя хватит времени на чашку чая и ломтик баттенбергского кекса?

— Нет, спасибо. Мне надо забрать кое-что у Майкрофта из мастерской, а потом я сразу поеду.

— А как насчет кекса на дорожку?

— Я только что позавтракала.

В дверь позвонили.

— О-о-о! — протянула Полли, украдкой выглядывая в окно. — Во забава. Похоже, маркетолог.

— Точно, — отозвалась моя матушка весьма воинственным тоном. — Посмотрим, сколько нам удастся его продержать, пока он не пустится с воплями наутек. Я изображу легкое слабоумие, а ты будешь по-немецки жаловаться на радикулит. Попробуем побить наш личный рекорд по задержанию маркетологов — два часа двенадцать минут.

Я горестно покачала головой.

— Когда же вы обе повзрослеете…

— Какая ты рассудительная, доченька, — сварливо пробурчала мама. — Доживешь до наших лет и степени физического одряхления — научишься развлекаться при каждом удобном случае. А теперь брысь!

И они выгнали меня в кухню, пока я мямлила что-то насчет лечебного плетения корзинок, партий в вист или домашнего мыловарения, то есть занятий, которые подошли бы им больше. Но их вполне устраивало применение умственных пыток к маркетологам.

Я вышла в заднюю дверь, пересекла сад за домом и тихо вошла в деревянный флигелек, служивший лабораторией моему дяде Майкрофту. Включила свет и подошла к своему «порше», зачехленному и оттого имевшему слегка заброшенный вид. Его так и не починили после аварии, произошедшей пять лет назад. Повреждения были не такие уж страшные, но 356 запчастей в наши дни недешевое удовольствие, а свободных денег у нас не водилось. Я сунула руку в кабину, потянула замок и открыла капот. Под ним я хранила саквояж с двадцатью тысячами валлийских тоцинов, абсолютно бесполезных по эту сторону границы. Но в Мертире на них можно купить дом с тремя спальнями. Разумеется, у меня и в мыслях не было перебираться в Социалистическую Республику Уэльс — деньги требовались мне для сделки по валлийскому сыру, запланированной на сегодняшний вечер. Я убедилась в сохранности денег и стала накрывать машину чехлом, но тут какой-то шум заставил меня обернуться. В полумраке у верстака стоял дядя Майкрофт. Безусловный гений, чей острый ум раздвинул границы широчайшего спектра дисциплин, в том числе генетики, термоядерного синтеза, абстрактной геометрии, вечного движения и любовных романов. Это с его подачи началась революция домашнего клонирования, это он, по всей видимости, разработал очиститель памяти, и именно он изобрел Прозопортал, забросивший меня внутрь книги. Одет он был в свой фирменный шерстяной костюм-тройку, только без пиджака, с закатанными рукавами сорочки, и пребывал в настроении, которое мы дружно называли «изобретательский режим». Казалось, он сосредоточен на тонком механизме, чье назначение не представлялось возможным угадать. Я молча наблюдала за ним с растущим ощущением чуда, и вдруг он меня заметил.

— А-а! — улыбнулся он. — Четверг! Давненько я тебя не видел… Все в порядке?

— Да, — неуверенно ответила я, — по-моему.

— Восхитительно! Я только что придумал дешевую форму энергии: совместив макароны и антимакароны, мы станем свидетелями полной аннигиляции равиолей и высвобождения громадного количества энергии. Могу с уверенностью предсказать, что среднего размера каннелони[7] хватит для питания Суиндона на год с лишним. Впрочем, я могу и ошибаться.

— Ты нечасто ошибаешься, — тихо сказала я.

— Думаю, я с самого начала ошибся в том, что вообще начал изобретать, — ответил Майкрофт после минутного раздумья. — Из того, что я могу это делать, вовсе не следует, что я должен этим заниматься. Если бы ученые перестали думать о своих творениях, мир стал бы лучшим…

Он оборвал свою речь, вопросительно взглянул на меня и заметил с нехарактерной для него проницательностью:

— Ты как-то странно на меня смотришь.

— Ага, — промямлила я, тщательно выбирая формулировку. — Понимаешь… мне кажется… так сказать… я очень удивлена.

— Правда? — Он отложил устройство, над которым работал. — А почему?

— Ну, — уже тверже ответила я, — я удивлена тем, что вижу тебя, потому что ты умер шесть лет назад!

— Умер? — переспросил Майкрофт с неподдельной озабоченностью. — Почему мне никто не сказал?

Я пожала плечами за неимением ответа.

— Ты уверена? — спросил он, погладив себя по груди и животу, затем измерив пульс в надежде убедить себя, что я ошибаюсь. — Знаю, я немного рассеян, но уж такое-то я бы запомнил.

— Да, абсолютно уверена. Я