Туристы уселись на корточках вокруг походной газовой плитки, словно неандертальцы вокруг костра. Они растапливали снег и готовили кофе. Случилось чудо — Оуэн расщедрился и предложил всем свои личные запасы. Кто-то молол зерна, кто-то давил на поршень кофеварки, а кто-то тер над чашками с готовым кофе кусочки корицы. Люди действовали вместе. Впервые за целый месяц Айк готов был их полюбить.
— Как ты? — спросила Кора.
— Я? — Айк не привык, чтобы кто-то интересовался его самочувствием. Тем более Кора.
Он подозревал — хотя какие уж тут подозрения, — что Кора собирается его бросить. Перед выходом из Катманду она сказала, что работает на фирму в последний раз. А поскольку вся фирма состоит из них двоих, то понятно, кем недовольна Кора.
Все это задевало бы Айка гораздо меньше, если бы речь шла о другом мужчине, денежной выгоде или более захватывающей работе. Но дело было в нем самом. Айк «разбил ей сердце», потому что он — это он. Наивный мечтатель, плывущий по течению жизни, горный волк-одиночка. Именно то, что вначале привлекало Кору, теперь раздражало. Ей казалось, что Айк понятия не имеет о настоящей жизни — взять хотя бы сегодняшний разговор о туристах. Возможно, в чем-то Кора и права.
Айк надеялся, что поход уменьшит возникший между ними разлад, что она вновь подпадет под то очарование, что всегда влекло и его. Наверное, Кора просто устала за последние два года. Горные бури и банкротства утратили свою притягательность.
— Я тут разглядывала мандалу, — начала Кора, указывая на круг, заполненный извилистыми линиями. В темноте краски переливались, как живые, а при свете стали какими-то блеклыми. — Я их видела сотни, но здесь никак не могу разобраться. Сплошные петли и изгибы, хаос какой-то. Ни начала, ни конца, ни середины. — Она взглянула на мумию, затем на записи, которые делал Айк. — А как ты? Продвинулся?
Айк успел нарисовать загадочную схему: фигура человека, вокруг — фразы, обведенные, как в комиксах, контурами и соединенные между собой стрелками и линиями. Он отхлебнул кофе. С чего же начать? Сплошные загадки — и то, каким способом покойный рассказал о себе, и то, что он рассказал. Он записывал то, что приходило в голову, дополнял свои записи, блуждал среди многих правд, сам себе противореча. Словно человек, который, потерпев кораблекрушение, обнаруживает у себя ручку и начинает записывать все, что приходит на память.
— Во-первых, — начал Айк, — его звали Исаак.
— Исаак? — раздался голос из кучки варивших кофе. Люди все бросили и внимательно слушали Айка.
Айк водил пальцем по груди мумии. Надпись была понятной. Почти. «Я Исаак, — говорилось здесь, и далее: — В изгнании, на мучительном свету».
— Видите цифры? — спросил Айк. — Думаю, это его личный номер. А вот еще: десять, ноль, три, двадцать три — наверное, день его рождения.
— Тысяча девятьсот двадцать три? — уточнил кто-то.
Люди были по-детски разочарованы. Шестьдесят пять лет — ни о какой древности не может быть и речи.
— Сожалею, — посочувствовал Айк и продолжил: — А вот еще дата, видите? — Он отвел в сторону болтавшийся внизу живота клочок кожи. — Четыре, семь, сорок четыре. Вероятно, в этот день его сбили.
— Сбили?
— Или он потерпел аварию.
Слушатели были озадачены. Айк рассказывал то, что ему удалось сложить из кусочков:
— Вы только представьте. Он совсем мальчишка, ему двадцать один год. Идет Вторая мировая война. Его призвали, или он пошел добровольцем. У него татуировка: «ВВС Великобритании». Его послали в Индию. Ему приходилось горбатить.
— Горбатить? — переспросил кто-то. Бернард. Он яростно настукивал по клавиатуре портативного компьютера.
Айк пояснил:
— Так пилоты называют грузовые рейсы в Тибет и Китай. Летать над «горбами», то есть над Гималайским хребтом. Тогда весь район был частью Западного азиатского фронта. Жаркое местечко. Самолеты то и дело падали. Экипаж выживал редко.
— Падший ангел, — вздохнул Оуэн.
И не он один. Остальные тоже были под впечатлением.
— И это все вы узнали из десятка цифр? — спросил Бернард. Он указал карандашом на последнюю дату. — Вы полагаете, это день, когда его сбили? А может, дата его свадьбы, или окончания Оксфорда, или когда он впервые был с женщиной? Я хочу сказать, этот тип далеко не мальчик. Выглядит лет на сорок. Лично я думаю, что он прибыл сюда не больше двух лет назад — с какой-нибудь научной экспедицией. Ясное дело, умер он не в тысяча девятьсот сорок четвертом, и было ему не двадцать один.
— Согласен, — признал Айк, и из Бернарда словно выпустили воздух. — Он пишет о годах заключения. Большой срок. Тьма, голод, тяжкий труд. «Священная бездна».
— Военнопленный. У японцев?
— Чего не знаю, того не знаю, — ответил Айк.
— Может, у китайских коммунистов?
— У русских? — посыпались предположения.
— У нацистов?
— Наркоторговцев?
— Тибетских разбойников?
Предположения не такие уж и дикие. Тибет долго был ареной разных политических и других игр.
— Вы смотрели на карту. Что-то там искали.
— Начало, — ответил Айк. — Точку отсчета.
— И?
Айк обеими руками провел по бедру мумии, где оказался еще один ряд цифр:
— Это географические координаты.
— Того места, где он упал. Вполне логично. — Теперь Бернард поддерживал Айка.
— То есть его самолет где-то поблизости?
Про священную гору Кайлас никто и не вспоминал. Всех увлекла возможность обследовать место крушения.
— Не уверен, — сказал Айк.
— Давайте колитесь, дружище. Где его сбили?
Вот тут было слабое место. Айк произнес очень тихо:
— К востоку отсюда.
— Далеко?
— Прямо над Бирмой.
— Над Бирмой?
Бернард и Клеопатра поняли, насколько это невероятно. Остальные промолчали, устыдясь своего невежества.
— Северная сторона хребта, — пояснил Айк, — почти в Тибете.
— Но это же больше тысячи миль!
— Знаю.
Было далеко за полночь. Кофе, всеобщее возбуждение — в ближайшие часы вряд ли получится уснуть. Все — кто стоя, кто сидя — переваривали информацию.
— Как же он сюда попал?
— Не знаю.
— Вы вроде говорили, что он был в заключении.
Айк осторожно вздохнул:
— Что-то вроде.
— Вроде чего?
— В общем… — Айк прокашлялся, — как домашнее животное.
— Что?!
— Не знаю точно. Вот, он тут написал: «Любимый агнец». Агнец — значит козленок, так ведь?
— Перестаньте, Айк. Если не знаете, так не сочиняйте.
Айк ссутулился. Ему и самому это казалось бредом сумасшедшего.
— Вообще-то, — вмешалась Клео, библиотекарь, — агнец означает ягненка, а не козленка. Хотя Айк все равно прав. Речь идет о ручном животном. Животном, которое любят и балуют.
— Ягненок?
В голосе говорившего слышалось возмущение, словно то ли Клео, то ли мертвец, а может, оба оскорбили лучшие чувства присутствующих.
— Да, — подтвердила Клео, — ягненок. Но меня больше смущает другое слово — «возлюбленный» или «излюбленный». Очень двусмысленно, правда?
Судя по всеобщему молчанию, никто об этом не задумывался.
— Он, — продолжила Клео, почти дотрагиваясь пальцами до мумии, — он — возлюбленный? Возлюбленный среди кого? И, самое главное, кем возлюбленный? Видимо, предполагается, что у него был какой-то хозяин?
— Ты все напридумывала, — сказала одна из женщин.