Лилли сделала паузу. На ней были толстовка Технологического института Джорджии и драные джинсы, руки ее лежали на портупее. Ей было лишь немного за тридцать, но весь ее вид говорил о том, что повидала она немало. Рыжевато-каштановые волосы Лилли были собраны в тугой хвост, ее карие глаза блестели, в них светились мудрость и спокойствие закаленного воина. Она оглянулась и посмотрела на седьмого человека в их группе.
– Боб, расскажешь о Губернаторе?
– Уж лучше ты, – улыбнувшись усталой улыбкой, ответил мужчина постарше. Его лицо было исчерчено морщинами, темные волосы зачесаны назад, пропитавшуюся потом рубашку защитного цвета пересекал патронташ. Боб Стуки был высок и крепок, но нес на себе несмываемую печать бывшего пьяницы, коим он и был. – Ты в ударе, малышка Лилли.
– Ладно… Что ж… Большую часть года, – начала Лилли, по очереди встречаясь глазами с каждым из Дюпре и тем самым подчеркивая важность своего сообщения, – этот город, Вудбери, был в руках крайне опасного человека по имени Филип Блейк. Его все называли Губернатором, – она тихонько усмехнулась, и в этой усмешке промелькнуло отвращение. – Знаю, знаю… Та еще ирония, – она вздохнула. – В общем… Он был истинным социопатом. Параноиком. Ненормальным. Но он умел решать вопросы. Мне горько это признавать, но… Многим из нас он казался неизбежным злом – по крайней мере, некоторое время.
– Простите… э-э… Лилли, верно? – Келвин Дюпре выступил вперед. Невысокий светлокожий мужчина с крепкими мускулами полевого работника, он был одет в грязную ветровку, которая, казалось, служила фартуком какому-то мяснику. Его глаза были ясны, открыты и полны тепла, несмотря на его сдержанность и бог знает сколько месяцев изнурительных скитаний по окрестным лесам. – Я не очень понимаю, как это относится к нам? – он взглянул на жену. – Поймите меня правильно… Мы, конечно, ценим ваше гостеприимство и все такое, но к чему вы клоните?
Его жена Мередит разглядывала тротуар, кусая губы. Кроткая миниатюрная женщина в изодранном сарафане, она не сказала и трех слов – только «хм-м» и «ага» – с момента появления семьи Дюпре в городе. Накануне вечером их покормили, после чего Боб оказал им первую помощь и отправил всех отдыхать. Теперь Мередит переминалась с ноги на ногу, ожидая, пока Келвин исполнит свой патриархальный долг. Позади нее топтались дети – испуганные, потрясенные, ничего не понимающие. Девочка Беттани стояла совсем рядом со сломанной решеткой канализации и посасывала большой палец, держа под мышкой старенькую куклу. Она не замечала двигающуюся внизу тень.
Несколько дней распространявшуюся из канализации вонь – характерную вонь протухшего мяса ходячего – принимали за смрад застоявшихся нечистот, а тихие хрипы – за эхо тарахтящего генератора. Теперь живой труп сумел просунуть скрюченную руку сквозь просвет в решетке и полуразложившимися пальцами пытался дотянуться до подола платья девочки.
– Я понимаю ваше замешательство, – сказала Лилли Келвину, встретившись с ним глазами. – Вы нас не так давно знаете. Но я просто подумала… понимаете… Политика гласности. Губернатор использовал эту арену для… ужасных вещей. Здесь проходили бои гладиаторов с кусачими. Мерзкие битвы во имя развлечения. Некоторые жители до сих пор немного нервничают из-за этого. Но теперь мы отвоевали город и предлагаем вам убежище, безопасное место для жизни. Мы приглашаем вас остаться. Навсегда.
Келвин и Мередит Дюпре снова переглянулись, после чего Мередит опустила глаза и с трудом сглотнула. У Келвина на лице было написано странное чувство – почти тоска, почти вожделение. Он повернулся к Лилли и начал говорить:
– Лилли, это очень щедрое предложение, но скажу честно…
Вдруг раздался скрежет ржавой решетки, маленькая девочка закричала от ужаса, и все бросились к ней.
Боб выхватил револьвер калибра 357.
Лилли уже была на полпути к ребенку.
Время, казалось, остановилось.
Эпидемия началась почти два года назад, и с тех пор изменение поведения выживших происходило так медленно, так постепенно, так трудноуловимо, что его было практически невозможно заметить. Залитые кровью первые дни Обращения, которое сначала казалось лишь временным – и отражалось в газетных заголовках «МЕРТВЫЕ ИДУТ», «ВСЕ В ОПАСНОСТИ» и «НЕУЖЕЛИ ЭТО КОНЕЦ?», – в какой-то момент превратились в рутину, хотя никто не заметил, когда именно это произошло. Выжившие все эффективнее боролись с обрушившейся на них чумой, рубили направо и налево без задней мысли и без всяких церемоний, уничтожали мозги наступающих на них трупов всем, что попадалось под руку – сорванными со стен дробовиками, садовыми инструментами, спицами, разбитыми бокалами, семейными реликвиями с каминных полок, – пока это жуткое занятие не вошло у них в привычку. Эмоциональные травмы потеряли значение, тоска, печаль и тяжесть потерь затопили весь мир, а потом общество словно впало в оцепенение. Но солдаты знают одну скрытую истину, знают ее и детективы из убойного отдела. Медсестры «Скорой помощи», парамедики, фельдшеры – все знают отвратительный секрет: легче не становится. Все это проникает внутрь тебя. Каждая травма, каждый ужасный образ, каждая бессмысленная смерть, каждый дикий, кровавый акт насилия во имя самосохранения – все это оседает на дне человеческого сердца, пока тяжесть этого осадка не становится невыносимой.
Лилли Коул пока держалась – и в следующие несколько секунд она докажет это семейству Дюпре, – но уже была близка к срыву. Она была в нескольких бутылках дешевого бурбона и в паре бессонных ночей от полного падения духа, поэтому ей и нужно было пополнить ряды жителей Вудбери, поэтому ей и нужен был контакт с людьми, ей нужно было общество, ей нужны были тепло, и любовь, и надежда, и милосердие, и она искала их повсюду. И поэтому она озлобленно бросилась на вонючего мертвеца-фермера, когда он вырвался из коллектора и схватил маленькую дочку Дюпре за изодранный подол.
Лилли в два огромных прыжка пересекла те пятнадцать футов, которые отделяли ее от девочки, одновременно вытащив «ругер» двадцать второго калибра из небольшой кобуры у нее на ремне. Это был пистолет двойного действия, и Лилли быстро сняла его с предохранителя. Он был заряжен магазином на восемь патронов, готовых в любой момент вылететь из дула, а еще один всегда ждал своего