Те же таинственные силы, которые не позволили рулевой колонке проткнуть меня, спасли и молодую жену инженера. Она почти не пострадала, если не считать синяков на верхней челюсти и нескольких выбитых зубов. В первые часы в Эшфордской больнице в моем мозгу рисовался единственный образ – мы, обращенные лицом к лицу и запертые каждый в своей машине, и тело ее умирающего мужа, лежащее между нами на моем капоте. Не в силах пошевелиться, мы смотрели друг на друга через треснувшие стекла. Рука ее мужа, находящаяся не более чем в нескольких дюймах от меня, лежала вверх ладонью возле правого дворника. Во время полета тела с сиденья на мой капот, рука ударилась обо что-то твердое, и пока я сидел в машине, на ней вырисовывался знак, сформированный в громадный кровоподтек, – знак тритона с эмблемы на моем радиаторе.
Поддерживаемая диагональным ремнем безопасности, его жена сидела за рулем, уставившись на меня с формальным любопытством, словно ее занимал вопрос: что послужило причиной нашей встречи? Симпатичное лицо увенчано широким лбом интеллектуалки, глаза смотрели бессмысленным и безответным взглядом мадонны с иконы раннего Ренессанса. Она силилась постичь чудо или кошмар, изошедший из ее лона. Только раз на лице промелькнула тень эмоций, когда она, кажется, впервые ясно увидела меня, и ее рот перекосил правую сторону лица, словно кто-то дернул струну нерва. Сознавала ли она, что кровь, покрывающая мои грудь и лицо, принадлежала ее мужу?
Кольцо зрителей окружило нашу машину. Их безмолвные лица выглядели чрезвычайно серьезно. После короткой паузы все вокруг взорвалось маниакальной деятельностью. Запели шины, полдюжины машин съехали к краю шоссе, некоторые облепили разделительную полосу. Вдоль Западного проспекта образовалась огромная пробка, завыли сирены, и полицейские фары отразились на задних бамперах выстроившихся вдоль эстакады машин. Пожилой мужчина в прозрачном полиэтиленовом дождевике неуверенно дергал ручку задней двери у меня за спиной, словно опасаясь, что машина может ударить его мощным электрическим разрядом. Девушка с шотландским пледом в руках прижала голову к окну. С расстояния в несколько дюймов она смотрела на меня, сжав губы, словно плакальщица, вглядывающаяся в тело, распростертое в открытом гробу.
Не ощущая в этот момент никакой боли, я сидел, держась правой рукой за перекладину руля. Все еще пристегнутая ремнем безопасности, жена мертвеца приходила в себя. Небольшая группа людей – водитель грузовика, солдат в униформе и продавщица мороженого – прикасались к ней через окно, очевидно, пытаясь дотронуться до отдельных частей ее тела. Она отстранила их жестом и освободилась от упряжи ремня безопасности, повозившись неповрежденной рукой в хромированном фиксирующем механизме. На секунду я почувствовал, что мы – исполнители главных ролей в какой-то угрюмой пьесе обходящегося без репетиций театра технологий, в которой участвуют эти разбитые машины, мертвец, уничтоженный в столкновении, и сотни водителей, толпящихся возле сцены.
Женщине помогли выбраться из машины. Ее неуклюжие ноги и угловатые движения головы, казалось, повторяли искаженную обтекаемость двух автомобилей. Прямоугольный капот моей машины был вырван из гнезда под ветровым стеклом, и моему измотанному разуму казалось, что острый угол между капотом и крылом повторяется во всем вокруг меня – в выражениях лиц и позах зрителей, восходящем пандусе эстакады, в траекториях авиалайнеров, поднимающихся с далеких взлетных полос аэропорта. Человек с оливковой кожей в темно-синей униформе пилота арабских авиалиний осторожно отвел женщину от машины. По ее ногам непроизвольно струилась тонкая струйка мочи, сбегая на дорогу. Пилот заботливо придерживал ее за плечи. Стоящие возле своих машин зрители смотрели, как на заляпанном маслом битуме формируется лужица. В угасающем вечернем свете вокруг ее слабых щиколоток закружились радуги. Она обернулась и устремила на меня взгляд, покрытое синяками лицо отчетливо выражало смесь участия и враждебности. Однако все, что я мог видеть, – странную геометрию ее бедер, вывернутых ко мне в деформированном ракурсе. И даже не сексуальность этой позы задержалась в моей памяти, а стилизация ужасных событий, захвативших нас, экстремумы боли и насилия, ритуализированные в этом жесте ее ног, напоминающем гротескный пируэт умственно отсталой девочки, которую я как-то видел в соответствующем заведении на сцене в рождественской пьесе.
Я обеими руками вцепился в руль, стараясь сидеть спокойно. Мою грудь, едва позволяя пробиться дыханию, сотрясала непрерывная дрожь. Сильная рука полицейского держала меня за плечо. Второй полицейский положил свою плоскую шапочку на капот моего автомобиля возле мертвеца и начал возиться с дверью. Лобовой удар смял переднюю часть пассажирского салона, заклинив дверные замки.
В салон протиснул руку санитар скорой помощи и разрезал мой правый рукав. Молодой человек в темной униформе вытащил мою руку через окно. Когда тонкая игла впилась в руку, я подумал, был ли этот врач, казавшийся не более чем слишком крупным ребенком, достаточно взрослым, чтобы иметь профессиональную квалификацию.
До больницы меня сопровождала тревожная эйфория. Меня вырвало на рулевое колесо при попытке пробиться сквозь серию полусознательных неприятных фантазий. Два пожарника срезали дверь с петель. Уронив ее на дорогу, они уставились на меня, как ассистенты раненого тореадора. Даже мельчайшие их движения казались схематическими, руки тянулись ко мне в последовательности кодированных жестов. Если бы один из них расстегнул грубые полотняные брюки, обнажая половые органы, и втиснул свой пенис в окровавленную щель моей подмышки, то даже это чудовищное действие было бы приемлемым в условиях стилизации насилия и освобождения. Я ждал, чтобы кто-нибудь приободрил меня, сидящего там, облаченного в кровь другого человека, пока моча его молодой вдовы радужно переливалась под ногами моих спасителей. Следуя этой кошмарной логике, пожарники, бегущие к пылающим останкам разбитых авиалайнеров, могли бы писать неприличные или юмористические лозунги пеной своих огнетушителей на опаленном бетоне, палачи могли бы одевать своих жертв в гротескные костюмы. Взамен жертвы могли бы стилизовать вход в мир иной, иронически целуя приклады орудий своих палачей, оскверняя воображаемые знамена. Хирурги небрежно черкали бы себя скальпелем, прежде чем сделать первый надрез, жены небрежно бормотали бы имена своих любовников в момент оргазма их мужей, шлюха, облизывая пенис клиента, могла бы без обиды откусить маленький кусочек ткани с кончика его головки. Так же больно укусила меня как-то усталая проститутка, раздраженная моей неуверенной эрекцией. Мое поведение во время переживаемых тогда ощущений напоминает мне схематические жесты санитаров скорой помощи и работников бензозаправочных станций каждого со своим