Представив себе, как одним нажатием рукоятки он перебрасывает Риггса, испытательную станцию и всю базу в далекую лагуну, Керанс заставил себя остановиться у перил. Улыбаясь абсурдности своего вымысла, он удивился, как он это мог себе позволить.
Потом он заметил корпус компаса, высовывавшийся из кармана. Некоторое время он задумчиво глядел на прибор.
– Погоди, Керанс, – пробормотал он. – Пока что ты живешь двумя жизнями.
Пять минут спустя, когда Керанс входил в лазарет, его ждали более срочные проблемы.
Три человека находились в лазарете из-за тепловых ожогов, но большая часть палаты на 12 коек пустовала. Керанс кивнул санитару, накладывавшему пенициллиновые повязки, и прошел к маленькой одиночной палате у правого борта.
Дверь была закрыта, но Керанс слышал безостановочное тяжелое скрипение койки, сопровождаемое раздраженным бормотанием пациента и ровным кратким ответом доктора Бодкина. Некоторое время доктор Бодкин продолжал свой монолог, затем послышалось несколько протестующих возгласов и наступила тишина.
Лейтенант Хардман, старший пилот вертолета (теперь вертолет управлялся помощником Хардмана сержантом Дейли), был вторым по старшинству офицером в отряде и до последних трех месяцев – заместителем Риггса, исполняя его обязанности в отсутствие полковника. Дородный, умный, но, пожалуй, излишне флегматичный человек 30 лет, он держался в стороне от остальных членов экипажа. Будучи натуралистом-любителем, он делал собственное описание изменяющейся фауны и флоры и разрабатывал собственную классификацию изменений. В один из редких моментов добродушного настроения он показал свои записки Керансу, но потом отобрал, когда Керанс тактично заметил, что классификация ошибочна.
Первые два года Хардман служил прекрасным буфером между Риггсом и Керансом. Остальная часть экипажа пользовалась указаниями лейтенанта, и это, с точки зрения Керанса, было большим преимуществом, так как более нетерпимый второй по старшинству человек в отряде мог бы сделать жизнь невыносимой. С легкой руки Хардмана в отряде установились свободные взаимоотношения, при которых новоприбывший через пять минут становился полноправным членом экипажа и никого не волновало, где он был два дня или два года назад. Когда Хардман организовывал баскетбольный матч или регату на лагуне, никто не впадал в неистовость; желание каждого принять участие встречалось с вежливым равнодушием.
Недавно, однако, в характере Хардмана начали преобладать иные элементы. Два месяца назад он пожаловался Керансу на постоянную бессонницу. Часто из окон Беатрис Дал Керанс далеко за полночь видел в лунном свете лейтенанта, стоявшего у вертолета на крыше базы и глядевшего на молчаливую лагуну. Затем Хардман, сославшись на малярию, отказался от своих ежедневных полетов. Запершись на неделю в каюте, он погрузился в странную жизнь, перечитывал свои старые записи или пересчитывал пальцы, как слепой, читающий азбуку Брайля, и перебирал сосуды с чучелами бабочек и гигантских насекомых.
Заболевание нетрудно было распознать. Керанс узнал симптомы, которые наблюдал у себя самого: «ускоренное вступление в зону перехода», – и оставил лейтенанта одного, попросив Бодкина навещать его периодически.
Любопытно, однако, что Бодкин отнесся к болезни Хардмана гораздо серьезнее.
Распахнув дверь, Керанс вошел в затемненную палату и остановился в углу у вентилятора, так как Бодкин предостерегающе протянул к нему руку. Жалюзи на окнах были спущены, и, к удивлению Керанса, кондиционер выключен. Воздух, вырывающийся сквозь лопасти вентилятора, был ненамного прохладнее температуры снаружи – кондиционер никогда не позволял температуре подниматься выше 70 градусов. Но Бодкин не только выключил кондиционер, но и включил небольшой электрический камин. Керанс вспомнил, как Бодкин мастерил этот камин на испытательной станции, устанавливая вокруг зеркала для бритья нить накаливания.
Бодкин, сидевший в легком металлическом кресле спиной к огню, был одет в белый шерстяной жакет, на котором были видны две широкие влажные полосы пота, и в тусклом красном свете Керанс видел, как по его коже скатывались капли, похожие на раскаленный добела свинец.
Хардман лежал, приподнявшись на одном локте, широкая грудь и плечи были обнажены, большие руки сжаты, к ушам прикреплены два наушника. Его узкое лицо с большими тяжелыми челюстями повернулось к Керансу, но глаза не отрывались от электрического пламени. Отраженный параболической чашей, овальный диск красного света трех футов в диаметре освещал стену каюты.
Этот круг обрамлял голову Хардмана, как огромный сверкающий ореол. Слабый скребущийся звук доносился из портативного проигрывателя, стоявшего на полу у ног Бодкина; на диске проигрывателя вертелась пластинка трех дюймов в диаметре. Звуки, доносившиеся из звукоснимателя, напоминали медленные удары далекого барабана. Но вот Бодкин выключил проигрыватель. Он быстро записал что-то в своем блокноте, затем выключил камин и включил лампу у кровати больного.
Медленно качая головой, Хардман снял наушники и протянул их Бодкину:
– Напрасная трата времени, доктор. Эта запись лишена смысла, вы можете истолковать ее, как угодно, – он вытянул свои тяжелые конечности на узкой койке. Несмотря на жару, на его лице и обнаженной груди было совсем мало пота, и он следил за гаснущей спиралью камина с очевидным сожалением.
Бодкин встал и поставил проигрыватель на стул, вложив в него наушники.
– Вы не правы, лейтенант. Это что-то вроде звуковых пятен Роршаха. Вам не кажется, что последняя запись была более ясной?
Хардман неопределенно пожал плечами, очевидно, с неохотой соглашаясь с Бодкиным. Но, несмотря на это, Керанс чувствовал, что лейтенант рад принять участие в этом эксперименте, используя его для собственных целей.
– Возможно, – неохотно сказал Хардман. – Но боюсь, это не имеет никакого смысла.
Бодкин улыбнулся, ожидая встретить сопротивление Хардмана и готовый бороться с ним.
– Не оправдывайтесь, лейтенант; поверьте мне, это время потрачено не напрасно. – Он поманил Керанса. – Идите сюда, Роберт; правда, здесь очень жарко – мы с лейтенантом Хардманом проводили небольшой эксперимент. Я расскажу вам о нем, когда мы вернемся на станцию. Теперь, – он указал на стоявшие на столике у кровати два будильника, прикрепленных тыльными сторонами друг к другу. – Пусть эта штука действует постоянно, для вас это не будет слишком трудно, нужно только заводить оба будильника после каждого двенадцатичасового цикла. Они будут будить вас через каждые десять минут – это время, достаточное для отдыха, хоть вы и не успеете соскользнуть в глубокий сон и подсознательные видения. Надеюсь, кошмаров больше не будет.
Хардман скептически улыбнулся, бросив быстрый взгляд на Керанса.
– Я думаю, вы слишком оптимистичны, доктор. На самом деле вы, вероятно, считаете, что я должен научиться не бояться своих снов, отдавать себе полный отчет в них. – Он взял в руки толстую зеленую папку, свой ботанический дневник, и начал механически переворачивать страницы. – Иногда мне кажется, что я вижу сны постоянно, каждую минуту дня и ночи. Возможно, мы все их видим.
Тон его был смягченным и неторопливым, несмотря