Мы жили в том же доме без лифта в Уэст-Сайде, в квартире, где единственной стоящей вещью была ванна последней модели, установленная на кухне. Как мне нравилось принимать горячую пенную ванну!
Иногда в моей жизни появлялись мужчины, но до серьезных отношений дело не доходило. Я вспоминала, какой была до знакомства с Филиппом, как меня смущало то одно, то другое: высокий рост, маленькие груди, неопрятные волосы. Однако истинная причина заключалась, наверное, в боязни пережить то, что я пережила с Филиппом. У меня не было ни малейшего желания рассказывать кому бы то ни было о том, что случилось с моим мужем, точнее, о том, что я с ним сделала. На груди у меня все еще горела большая алая буква "У", и мне казалось, что она не сойдет никогда, как бы ни старалась я оттереть ее или отмыть.
Так что проваливать было некуда.
Глава 10
Итак, я бегала за кофе и сандвичами, но, знаете, это все равно нравилось мне в сто раз больше, чем моя прежняя жизнь. Иногда меня доставала придирчивость Барри, порой я ненавидела проклятую закусочную «Фэймос», и мне определенно осточертело быть «блондинкой в плаще», но я все равно любила все это. Я писала тексты, сочиняла музыку, училась. Я была частью чего-то такого, что могло быть прекрасным и трогательным.
Однажды утром, когда я, по обыкновению, возилась в своей каморке, готовя кофе для всей «музыкальной фабрики», ко мне заглянула Линн Нидхэм.
— Брось все, кроме, может быть, кофе. Тебя требует сам мистер Восхитительный.
Обычно Барри выделял мне некоторое время в конце дня, поэтому утренний вызов выходил за рамки привычной рутины.
Я буквально побежала в его офис: Барри очень ценил свое время.
— У меня есть для тебя две новости, хорошая и, к несчастью, плохая, — сообщил он, когда я переступила порог кабинета, в котором когда-то прошла прослушивание на роль мальчика на побегушках.
Сердце заколотилось.
Ну говори же, что случилось! Не тяни!
— Я отослал одну из твоих песен, «Расставание с надеждами», в Калифорнию, — продолжил Барри. — Тот, последний, вариант, который ты показывала мне на прошлой неделе. Кое-кому она понравилась. Ее хотят записать.
Я инстинктивно бросилась ему на шею. Наверное, это случилось в первый раз. Определенно в первый раз.
Барри улыбнулся, мягко отстранился и посмотрел мне прямо в глаза.
— Теперь плохая новость. Эта «кто-то» хочет спеть ее сама.
Кто-то хотел спеть мою песню.
— Передай ей, что я не согласна. — Мне вдруг стало не по себе. — Нет, Барри. Пожалуйста. Ты же не решил за меня?
— А ты не хочешь узнать, кто эта «кто-то»? Мне пришлось согласиться. Пришлось нарушить условия контракта.
Я представила, как мою песню исполняет какая-нибудь третьеразрядная певичка, еще одна перспективная выскочка, как она калечит то, что принадлежит только мне.
— Конечно, хочу. Но если она испортит мою песню, я ее убью!
Не самый лучший выбор слов, согласна.
— Думаю, она все сделает как надо. — Барри усмехнулся и превратился вдруг в самого милого на свете человека, каким становился по собственному желанию, но, к сожалению, не часто. — Это Барбра Стрейзанд. Она хочет записать «Расставание с надеждами». И хочет, чтобы ты присутствовала при этом.
Я снова обняла Барри. Прижала его к себе и расцеловала в обе щеки. Прощайте, походы за кофе и сандвичами! Привет, Голливуд!
Глава 11
Я заказала два билета на рейс в Лос-Анджелес, для себя и Дженни. Мы заслужили это. Мы это заработали. Прилетев туда, я взяла напрокат «сааб-турбо», в котором и подкатила к отелю «Беверли-Хиллз». Казалось, Вест-Пойнт остался где-то в другом мире, за миллионы миль отсюда.
— Розовый! — воскликнула Дженни, когда мы, свернув с подъездной дорожки, остановились перед входом. — Мой любимый цвет! И он здесь везде!
— Я попросила, чтобы все покрасили в розовый, специально для тебя. Позвонила заранее и сказала: «Все должно быть розовым! Сделайте нам розовое!»
— Болтушка! — крикнула Дженни.
— Навсегда!
Симпатичный коридорный подхватил наши потертые сумки так бережно, как будто это были дорогие кожаные чемоданы, и отвел нас к очаровательному коттеджу, расположенному за главным корпусом, бунгало номер шесть, нашему временному жилью, о котором предусмотрительно позаботился Барри («чтобы вы с Дженни произвели должное впечатление») и о котором я ничего не знала.
— Вам сюда, мэм. И вам тоже, мисс, — с улыбкой сказал коридорный, распахивая дверь.
Я невольно сделала шаг назад. Комната была уставлена великолепными ярко-красными розами.
— Здесь всегда столько цветов? — пошутила я, но коридорный, похоже, не понял моего юмора. Свет включен, подумала я, но в «Отеле Калифорния» явно не все дома.
— Нет, мэм, — ответил парень. — Это подарок. Здесь карточка.
Добро пожаловать в Голливуд.
Думаю, вы ему еще покажете.
Только не верьте всему, что блестит...
Как и нескольким дюжинам роз.
Люблю и целую тебя и Дженни.
Б.
«Я тоже люблю тебя, Барри. Но кофе ты от меня больше не дождешься».
Глава 12
Нетрудно представить, что я чувствовала.
Это было все, о чем только можно мечтать. Я шла по полутемному коридору к звукозаписывающей комнате "А" знаменитой студии «Деван», чувствуя, как невидимая рука вяжет в узлы мои внутренности.
Здесь записывались знаменитые песни. И моя песня тоже может стать знаменитой. Кто бы мог подумать!..
Вот он, тот самый успех, тот самый выстрел в «яблочко», о котором все твердят и к которому все стремятся. Многие ждут его всю жизнь, а я и не думала, что он выпадет на мою долю.
Я знала, что некоторые звукозаписывающие студии снискали себе довольно любопытную, почти мистическую репутацию в тесной среде самых великих музыкантов, мегазвезд и их менеджеров. На протяжении многих лет Элтон Джон соглашался записываться только в уединенном шато на юге Франции. «Роллинг Стоунз» предпочитали какой-то вонючий плавучий дом на Ямайке, где только и могли получить устраивающее их звучание. Многие исполнители кантри делали выбор в пользу весьма специфичной студии в Нэшвилле, где отдавали себя не иначе как в руки Чета Аткинса.
«Деван» имел такую же репутацию в Лос-Анджелесе. Я сжимала ручку Дженни. Словно зачарованные, наблюдали мы за тем, что разворачивалось прямо у нас на глазах.
Мне это не нравилось! Мне это очень сильно не нравилось. Я с трудом сдерживалась, чтобы не крикнуть им двоим, Барбре Стрейзанд и Барри Кану, что они делают все не так. Когда я сочиняла «Расставание», в голове у меня звучал совсем другой голос. Стиль Барбры так отличался от моего, был так узнаваем, что от моей песни не оставалось почти ничего.
— Что ты об этом думаешь? — обратилась я к дочери. Она слышала «Расставание» в моем исполнении сотни раз. Она знала об этой песне все.
— У нее получается не так хорошо, как у тебя, — после секундной паузы ответила Дженни, — но мне тоже нравится. Очень мило.
Предательница.
По мере того как они работали, песня звучала все