Нацисты были отнюдь не первыми, кто применил на практике идею заключения своих оппонентов в концлагеря. Но Аушвиц отличался от остальных мест: это был первый немецкий лагерь, куда заключенных помещали по национальному признаку. Это был лагерь для поляков. На тот момент гитлеровцы еще не учитывали этническую принадлежность польских граждан, отправленных в лагерь: преобладали католики, но среди первых заключенных были и евреи, и этнические немцы[94].
Подпольщики почти ничего не знали об этом месте, но слышали, что немцы отправляют туда все больше и больше людей. В августе 1940 года там находилось более тысячи человек. Из писем заключенных почти ничего нельзя было понять. Но о масштабах насилия в Аушвице свидетельствовало количество уведомлений о смерти, которые получали семьи умерших заключенных, и забрызганные кровью личные вещи узников концлагеря[95].
В августе арестовали начальника штаба Тайной польской армии Владислава Сурмацкого, и Ян созвал экстренное совещание в квартире Ядвиги, редактора новостного бюллетеня. Стоял удушающий зной, сигаретный дым висел в воздухе. Ян попросил тишины. Сначала он объявил о слиянии группы с основными силами подполья, как того хотел Витольд[96].
Затем он повернулся к Витольду. Напряженность между ними ощущалась физически.
«Тебе выпала большая честь», — сказал Ян[97].
Он пояснил: они с Ровецким разговаривали о концлагере. Ровецкий полагал, что до тех пор, пока все происходящее в лагере покрыто тайной, немцам может сойти с рук что угодно. Он хотел, чтобы кто-то проник в лагерь, собрал сведения и, если получится, создал ячейку Сопротивления и организовал побег[98].
«Я назвал Ровецкому твое имя, ты единственный офицер, способный на это», — сказал Ян[99].
Витольд старался скрыть потрясение. Он понял: это наказание за то, что он не согласился поддержать идеи Яна. Но Витольд не хотел показать Яну свое волнение. Ян продолжил: свой человек в полиции предупредил его, что в ближайшие несколько дней немцы планируют массовые облавы. Руководство СС хотело отправить в Аушвиц всех образованных или просто умных людей. Это был хороший способ туда попасть — хотя людей, которых подозревали в подпольной деятельности, вполне могли немедленно расстрелять.
Учитывая рискованность задания, Ян не мог отдать Витольду приказ.
Ему требовалось добровольное согласие[100].
Мысли проносились в голове Витольда с лихорадочной скоростью. Попасть в немецкую облаву — безумие. Даже если немцы не застрелят его сразу, они могут подвергнуть его пыткам и разоблачить позже. И что будет, когда он туда попадет? Если подпольщики не ошибались относительно жестокости режима в лагере, его перспективы создать ячейку Сопротивления и организовать восстание выглядели весьма туманно. Но даже если это обычный концлагерь, ему придется долгие месяцы томиться в плену, пока в Варшаве будет происходить все самое интересное. Однако на другой чаше весов находился тот факт, что Ян под давлением Витольда согласился подчиняться Ровецкому. Как это будет выглядеть, если Витольд откажется от первой же просьбы Ровецкого? Ситуация патовая[101].
Витольд сказал Яну, что ему нужно время на раздумья. День за днем он постоянно размышлял о предложении Яна. В своих более поздних мемуарах Витольд не упоминает о страхе за себя, но он наверняка тревожился за семью. Мария смирилась с его подпольной деятельностью в Варшаве, позволявшей ему время от времени приезжать в Острув-Мазовецку и быть недалеко от семьи на случай чрезвычайной ситуации. Отправка в Аушвиц означала, что семью придется бросить на произвол судьбы и подвергнуть риску расстрела, если он будет разоблачен[102].
Когда 12 августа началась облава, Витольд все еще колебался. Эсэсовцы и полиция установили КПП на главных улицах в центре города и хватали мужчин призывного возраста. «Естественно, они не особенно церемонились, — отмечал мемуарист Людвиг Ландау. — Выставив штыки, немцы останавливали трамваи, они угрожали пустить штыки в ход, если кто-то попытается сбежать; по-видимому, двое были убиты при попытке бегства, одного закололи штыком, второго застрелили». За день арестовали более полутора тысяч человек. Витольд держал свои мысли при себе. «Он сидел молча, размышляя об этом, и я не донимала его расспросами», — вспоминала Элеонора[103].
Несколько дней спустя Ян сообщил Витольду последние новости. Подтвердились слухи о том, что Деринг и Сурмацкий в Аушвице. «Ты упустил прекрасную возможность», — язвительно заметил Ян[104].
Ответ Витольда не задокументирован, но известие о том, что его товарищи в этом лагере, могло стать решающим фактором, убедившим его отбросить страхи и согласиться на задание. С Дерингом он дружил еще с советско-польской войны, а Сурмацкий был его земляком из Лидского района[105].
Витольд сказал Яну, что готов стать добровольцем. Следующая облава, когда он планировал сдаться, ожидалась в Жолибоже через несколько недель. Витольд начал тщательно готовиться к предстоящему аресту. Командование своим подразделением и деятельность по вербовке он переложил на товарищей. Витольд решил не рассказывать Марии о своем задании. Если ее схватит гестапо, для нее будет лучше ничего не знать о нем. Марии было известно лишь то, что его выбрали для важной миссии и что он снова поставил родину выше семьи[106].
Витольд и Марек. Ок. 1940 года.
Предоставлено семьей Пилецких
Восемнадцатого сентября Витольд сложил вещи в рюкзак и отправился в квартиру Элеоноры. Немцы, скорее всего, совершат рейд по кварталу утром. За ужином все чувствовали себя так, будто это последняя трапеза перед казнью. Витольд старался сохранять самообладание. Когда малыша Марека уложили спать в соседней комнате, Витольд еще раз обошел всю квартиру и проверил, не осталось ли где-нибудь компрометирующих документов[107].
Элеонора и Витольд за работой. Ок. 1940 года.
Предоставлено Мареком Островским
Они с Элеонорой снова проговорили план действий. Если Витольд доберется до лагеря, Элеонора станет их с Яном связной, а Ян будет передавать все собранные Витольдом разведданные руководству подполья. Элеонора будет первой, к кому придет гестапо, если его разоблачат. Элеонора понимала, насколько сильно рискует. Однако она выглядела совершенно невозмутимой. Ее решимость успокоила Витольда, и он уснул на диване в гостиной. Он рассчитывал, что имя Томаша Серафиньского, под которым он планировал находиться в лагере, обеспечит его семье безопасность[108].
Ранним утром 19 сентября Витольд проснулся и оделся. Ему не пришлось долго ждать: вскоре послышался грохот приближавшихся грузовиков. Через несколько минут раздался стук в дверь. Элеонора открыла. В коридоре стоял сторож дома, Ян Киляньский, напряженный и испуганный. Он сообщил, что пришли немцы[109].
«Спасибо, Ян», — сказал Витольд[110].
Он зашел в спальню Элеоноры и Марека. Мальчик стоял в кроватке с широко раскрытыми глазами. С улицы донесся стук и лающие немецкие выкрики. Витольд увидел, что плюшевый мишка Марека упал и лежит на полу. Витольд поднял мишку и протянул игрушку мальчику. Малыш был напуган, но знал, что плакать нельзя. Дверь