«Ваша Польша погибла навсегда, и теперь вы будете платить за свои преступления трудом, — заявил он. — Посмотрите туда, на дымоход. Смотрите!» Он указал на здание, спрятавшееся за рядом бараков[136]: «Это крематорий. Три тысячи градусов. Этот дымоход — ваш единственный путь на свободу»[137].
После речи заместителя коменданта группа капо вытащила из толпы какого-то узника и избивала его до тех пор, пока он не превратился в неподвижное окровавленное тело, а охранники на башнях наблюдали за происходящим, держа наготове свои пулеметы. «Они хотели сломить нас, — вспоминал узник Владислав Бартошевский, — и они достигли своей цели, потому что мы начали бояться»[138].
Портрет Карла Фрича. Винценты Гаврон. Ок. 1942 года.
Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау
* * *Снова прозвучал гонг, и заключенных распустили. Было воскресенье, выходной день, когда заключенные утром мылись и брились у себя в блоках. Однако новоприбывших оставили во дворе, чтобы продолжить муштру. Витольду, как старшему комнаты, разрешили вернуться в блок, но из окон наверху он наверняка видел, что происходило на плацу. Шталлер, держа дубинку в руке, инструктировал новичков, как правильно стоять и одновременно снимать шапки, и назначал групповые «спортивные» наказания: отжимания, приседания, прыжки и другие изнурительные упражнения, какие приходили ему на ум. То же самое со своими подчиненными делали капо из других блоков. Десятки заключенных перемещались по двору в разных направлениях бегом, прыжками, кувырками, вращая руками, словно балерины. Капо гонялись за теми, кто выбивался из сил, чем доставляли огромное удовольствие охранникам-эсэсовцам[139].
Витольду казалось, что он видит сон. Мир был прежним, но люди в нем стали другими — омерзительными. Он закончил мытье и осмотрел блок, который состоял из полудюжины комнат, расположенных вдоль коридора, и личных апартаментов Шталлера на верхнем этаже. Заключенные в других комнатах не обращали на Витольда никакого внимания. Они были слишком поглощены своими делами — ссорились, кому первому достанется иголка, чтобы починить грязную одежду, или просто лежали у стен. В одной из комнат парикмахер блока брил головы и тела заключенных. За ломоть хлеба он соглашался использовать более острое лезвие[140].
В Аушвице у людей, как правило, менялся характер. Непрекращавшееся насилие разрушало связи между заключенными. Они замыкались в себе, чтобы выжить. Люди стали «сварливыми, недоверчивыми, а в крайних случаях могли даже предать, — вспоминал один из узников. — Поскольку такими становятся почти все заключенные, даже спокойный человек вынужден занять агрессивную позицию». Некоторые пытались обеспечить себе защиту, объединяясь в небольшие группировки, но это лишь провоцировало рост насилия. В надежде получить чуть больше еды заключенные часто доносили капо друг на друга. Евреев быстро вычисляли и отправляли в штрафной отряд[141].
Охранники-эсэсовцы в Аушвице.
Предоставлено Мирославом Ганобисом
Список действовавших в лагере официальных правил — и потенциальных нарушений — был непостижимо длинным и, учитывая особенную дотошность, свойственную национал-социалистам, охватывал самые интимные подробности. Например, нельзя было разговаривать во время работы, курить, быть вялым, засовывать руки в карманы, слишком медленно ходить, бегать с неспортивной осанкой, стоять без дела, опираться на свежевыкрашенную стену, носить грязную одежду, неточно приветствовать эсэсовца, дерзко смотреть, небрежно заправлять койку, облегчаться в неположенное время. И так далее, и тому подобное[142].
Такие проступки карались телесными наказаниями. Приказы передавались вниз по цепочке подчинения, а исполнять их нужно было на плацу. Но на деле капо разбирались с наказаниями непосредственно на месте и действовали, как им заблагорассудится. Длинный список потенциальных нарушений означал, что узник в любой момент мог подвергнуться избиению[143].
Тем не менее выжить было возможно, если не высовываться. Единственный по-настоящему важный закон гласил: не подвергай себя опасности, не будь первым или последним, не будь слишком быстрым или слишком медленным. Избегай контактов с капо, но если это невозможно, то будь смирным, полезным, вежливым. «Никогда не показывайте им, что́ вы знаете, ибо вы знаете, что они — дерьмо, — писал один из узников лагеря после войны. — Если тебя бьют, падай с первого же удара»[144].
Между соседями по бараку существовало только одно правило: не воровать еду друг у друга. Правда, это не мешало заключенным придумывать тысячу схем, чтобы стащить у сокамерников хоть что-нибудь. Еда была лагерной валютой: запасная пуговица, кусочек мыла, иголка и нитки, бумага для письма, пачка сигарет — всё можно было купить за одну или несколько порций хлеба. Новоприбывших эксплуатировали, пока они не становились достаточно голодными, чтобы понять цену еды[145].
Первые несколько дней, пока новички обрастали «лагерной шкурой», были самыми тяжелыми. Тех, кто не мог смириться с извращенными порядками лагеря, быстро приканчивали — например, одного заключенного забили до смерти после того, как он пожаловался эсэсовцу на насилие со стороны капо. Кто-то терял волю к жизни и становился жертвой других заключенных. Кто-то превращался в такого же психа, как капо. Большинство адаптировались как могли и старались думать только о поиске пищи, собственной безопасности и о крыше над головой[146].
Витольд усвоил эти правила, но не понимал, как ему в такой безвыходной обстановке общаться с заключенными и тем более сподвигнуть их на участие в Сопротивлении. Он уже несколько раз ощутил приступы голода и жалел, что выбросил свой хлеб, но тут раздался обеденный гонг. Витольд, как старший комнаты, должен был принести и разлить суп, который привозили в пятидесятилитровых котлах из кухни, оборудованной под открытым небом на противоположной стороне плаца. Вместе с другими старшими Витольд поспешил через плац. Одним из старших был Кароль Щвентожецкий, земляк Витольда, и они успели переброситься несколькими фразами[147].
Пока заключенные собирались на полуденную перекличку, Витольд и Кароль кое-как дотащили котлы с супом до комнат и принялись разливать жидкий ячменно-картофельный суп. Старожилы, такие вялые по утрам, бодро протискивались к котлу, стараясь быть первыми. Чтобы сохранить порядок, старшим приходилось бить сокамерников по рукам и головам деревянными ковшами[148].
Новички, потные и грязные после пяти часов на плацу, недоверчиво смотрели на свои жалкие банки с супом. Старички быстро прикончили свои порции и снова встали в очередь, чтобы выклянчить добавку. Разливая еду и чувствуя, как на него уставились все глаза, Витольд осознал свою власть[149].
* * *Было воскресенье, поэтому во второй половине дня заключенным разрешили покинуть блоки и бродить везде, где им захочется. Многие остались у себя в бараках или пошли проведать друзей в других зданиях. Некоторые собирались возле входов в блоки или в центре плаца,