Витольда определили во вторую группу. Загруженная тачка была тяжелой, и Витольд изо всех сил пытался удержать равновесие. Небо потемнело, начал моросить дождь. Ему и остальным приходилось бежать со своим грузом, а дорожка стала вязкой и скользкой от грязи. Завернув за угол, он понял, для чего предназначался гравий: из земли торчала труба крематория, словно саваном окутанная дымом. Витольд уже видел ее из-за ворот, но впервые подошел так близко. Дым проникал в его ноздри ужасающим сладким запахом жареного мяса[173].

Крематорий работал всего месяц, но администрация лагеря уже беспокоилась о том, сможет ли он удовлетворить их потребности «даже в довольно благоприятное время года». В низкой постройке рядом с дымоходом располагалась двойная муфельная печь, работавшая на угле и способная сжигать семьдесят трупов в сутки. Эсэсовцы заказали еще одну печь, а также хотели увеличить производительность уже имевшейся: для этого необходимо было изолировать стену здания наклонным валом, который теперь помогал строить Витольд[174].

Печь крематория.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Спустя два часа бега с нагруженными тачками Витольд был совершенно измотан. Он делал передышки, когда мог, но капо избивали тех, кого замечали за бездействием. Более длительный перекур получалось устроить, если капо решали прикончить кого-нибудь из заключенных за то, что он уронил или опрокинул свою тачку. В этот момент колонна останавливалась, и Витольд, делая глубокий вдох, пытался замедлить сердцебиение. Через некоторое время он неосознанно начал высматривать того, кто с наибольшей вероятностью оступится следующим — «какой-то адвокат с животиком… учитель в очках… пожилой господин», — чтобы сориентироваться, сколько ему ждать следующего перерыва[175].

К концу дня он едва волочил ноги. Вечерняя перекличка под дождем длилась невыносимо долго. Он собрал всю силу воли, чтобы отложить немного хлеба на утро. Проснулся он голодным, все тело ныло от боли, одежда не высохла. К третьему дню он сильно ослабел и знал, что недалек тот момент, когда и на него набросятся капо с дубинками[176].

За обедом Шталлер объявил, что Витольд может вернуться в свой блок.

«Теперь ты знаешь, что такое работа в лагере, — сказал капо. — Делай свою работу в блоке лучше, иначе я навсегда вышвырну тебя обратно в лагерь»[177].

Но Витольд не желал потакать немцу. Утром после переклички он пошел к Шталлеру, чтобы сообщить, что в блоке трое больных и они не могут идти на работу. Шталлер снова впал в ярость. Очевидно, он считал, что Витольд должен был хорошенько поколотить больных.

«Больной в моем блоке?! … У меня нет больных!.. Все работают… и ты тоже! Довольно!» — кричал немец[178].

Он ворвался в комнату. Двое мужчин лежали у стены и тяжело дышали. Третий стоял на коленях в углу.

Капо указал на него: «Что он делает?»

«Молится», — ответил Витольд.

«Молится? — спросил Шталлер недоверчиво. — Кто же его этому научил?»[179]

Немец заорал, что этот человек идиот, что Бога нет, что это он, а не Бог, дает ему пищу. Человека, который молился, Шталлер не тронул. Он обрушил свой гнев на двоих других и избивал их, пока они, собрав последние силы, не встали на ноги.

«Вот видишь! — зарычал Шталлер. — Я говорил тебе, что они не больны! Они ходят, могут работать! Убирайтесь! На работу! И ты тоже!»[180]

С этими словами он навсегда выгнал Витольда из блока. Задание оказалось под угрозой, но разве Витольд мог рассчитывать, что станет лидером для других заключенных, если позволит себе дать слабину? Отряды уже разошлись на работу, поэтому Витольд присоединился к тем, кого не приняли в госпиталь: эти люди должны были выполнять упражнения на плацу в наказание. Они стояли по стойке смирно и ждали капо. Два дня шел дождь, и на улице похолодало. У некоторых заключенных не было ни кепок, ни носков, ни обуви, и они ощущали, как влажный воздух с реки проникает сквозь тюремную одежду. Они дрожали, их руки и губы посинели, но двигаться было нельзя. В какой-то момент появился Шталлер. Похоже, он отвел того узника, который молился, в больницу на лечение — он был странным человеком, этот капо. Увидев Витольда, Шталлер остановился и загоготал[181].

«Жизнь утекает сквозь пальцы», — сказал он, вытянул руку и стал перебирать пальцами, изображая дождь[182].

Через несколько часов сквозь туман засияло солнце, пришли капо, и началась тренировка. Обычно занятиями руководил капо по имени Лео Вечорек, бледный сорокалетний мужчина с тонкими бровями и томными карими глазами. После особенно «урожайных» на убийства тренировок Вечорек любил играть на губной гармошке, сидя на ступеньках своего блока. Он велел заключенным встать в круг и отдал первый приказ: прыгать, прыгать, прыгать — как лягушка. Витольд тут же понял, что в его сабо, не подходивших по размеру, это невозможно. Заключенным разрешалось держать обувь в руках. Прыгая, Витольд отбивал ступни о грубую гальку плаца. Вскоре его ноги кровоточили, с каждым прыжком всё сильнее. Отдохнуть удалось только один раз, когда кто-то упал и Вечорек или другой капо прикончил его. Забивая человека, капо обычно шутили и передразнивали его, повторяя звуки предсмертного хрипа умирающего[183].

Лео Вечорек.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Витольд внезапно вспомнил сцену из детства. Несколько работников с фермы поймали и мучили какое-то животное. Оно умирало и кричало от страха, а они смеялись. Витольд был в ужасе от такой жестокости, он постарался забыть о том случае и вырос с верой в истинную доброту людей. Только теперь он вспомнил несчастное животное и понял, насколько был наивен. В детстве он увидел людей такими, какими они были на самом деле, — жестокими и порочными[184].

Дорожно-строительный отряд. Ян Комский, послевоенные годы.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

После обеда к Витольду и остальным присоединился штрафной отряд. В лагере был гигантский каток, который использовали для строительства дорог. Обычно такой каток тянут четыре пары лошадей, но в лагере в него запрягли пятьдесят заключенных-евреев. Второй каток, поменьше, тащили двадцать священников. На первый каток взгромоздилась рыхлая туша Кранкеманна. Он поднял дубинку вверх и держал ее как скипетр, время от времени опуская ее и нанося удары по голове какого-нибудь узника. Он катался по плацу взад и вперед, и если кто-то падал от его удара или от истощения, он заставлял других переехать упавшего человека. Безумная тренировка не прекращалась до вечерней переклички. Тогда Кранкеманн спустился, чтобы осмотреть расплющенные тела. Те, кто в этот день остались в живых, получили отдых[185].

Третье утро занятий спортом Витольд встретил с мыслью, что этот день станет для него последним. Он стоял в кругу вместе с другими, спиной к воротам. Отряды расходились на работу, заместитель коменданта Фрич проверял номера. Наказание должно было начаться с минуты на минуту. Какое-то чутье заставило Витольда оглянуться, и он увидел,