с ней, приветствовала нас вялым взмахом руки. Ее светло-каштановые волосы до плеч были тщательно мелированы и причесаны, брови выщипаны идеальными дугами, а затем выкрашены в цвет прически. Полные губы кривились, будто она попробовала нечто кислое. Это была Сьюки Сазерленд, в дорогущих джинсах и замшевых ботиночках с острыми мысками, на высоких каблуках. Она была одета приблизительно так же, как моя подруга Джейн оделась бы на тусовку. А я бы никогда даже и не попыталась бы.

— Привет, — произнесла рыженькая Кэрол Гвиннелл, сидевшая с краю.

Она щеголяла в свитере цвета баклажана и в длинной юбке умопомрачительных оттенков красного, золотого и оранжевого; в маленьких золотых сережках в виде гроздьев крошечных колокольчиков, которые звенели и побрякивали; в фиолетовых туфельках, расшитых блестками и золотой тесьмой. Муж Кэрол, как я вскоре узнала, возглавлял судебную практику в одной из пяти крупнейших юридических фирм в Нью-Йорке. Кэрол и Роб с двумя сыновьями жили в «Беттенкурте»,[4] у них был летний дом в Нантакете, что, полагаю, давало ей право одеваться так, словно она могла сразу же, если бы захотела, отправиться на концерт Стиви Никс.

И, наконец, четвертая женщина соизволила подойти к нам. Она грациозно опустилась на колени перед моими детьми и по очереди спросила каждого, как его зовут. Ее прямые густые волосы, убранные черным бархатным обручем, ниспадали до середины спины сплошным блестящим потоком шоколадного цвета. У нее были прелестные черты лица: полные губы, прямой узкий носик, высокие скулы и аккуратный небольшой подбородок. Учитывая цвет волос и золотистую кожу, можно было бы ожидать карие глаза, однако ее широко расставленные глаза были голубыми — такого темного оттенка, что казались почти фиолетовыми. Цвета фиалок.

— Меня зовут Китти Кавано, — сказала она моим детям. — У меня тоже близнецы.

— Кейт Кляйн, — произнесла я, подумав: «Не покупайтесь на это, маленькие поганцы». Конечно же, мои дети были очарованы. Мальчики отклеились от моей ноги и робко заулыбались.

— Ты такая хорошенькая! — прочирикала Софи, уставившись на нее.

Я постаралась не закатывать глаза. В последний раз, когда Софи смотрела на меня так же пристально, она не сказала, что я хорошенькая. Заявила, что у меня растут волосы на подбородке.

Я тщательно приклеила улыбку на физиономию и сделала ряд памятных заметок: выяснить, где можно купить замшевый пиджак такого великолепного кроя; узнать, где эти женщины укладывают волосы, отбеливают зубы и выщипывают брови; попытаться найти мамаш таких же, как и я, перегруженных заботами, неухоженных, с кормой шире холодильника, даже если ради этого придется пересечь границы штатов.

Дамы вернулись к беседе о пропорциях между учениками и преподавателями в конкурирующих частных школах нашего города. Я потратила три посещения детской площадки и двадцать минут на прослушивание рассказа Сьюки о том, как она переделала всю свою кладовку, плюс сагу о визите к мистеру Стивену, местному парикмахеру, прежде чем мы с Китти поговорили. О том, какую выпечку мне принести на ежегодную праздничную распродажу в «Красной тачке», нашем детском садике. «Никаких орехов, никаких молочных продуктов», — сказала мне Китти. Я покорно кивнула и постаралась удержаться от вопроса: «А как насчет крэка?»

Наш второй разговор был менее успешным. Летним днем мы стояли бок о бок у качелей на детской площадке. На Китти был розовый льняной сарафан, простой, но элегантный. Так выглядеть и одеваться я не пыталась годами. Я была в сомнительной чистоты брюках и хлопковом топике и чувствовала себя толстой, неопрятной и вообще несоответствующей ситуации. «Все этот город», — думала я, оттягивая пояс и подталкивая качели Софи. В Нью-Йорке я иногда удостаивалась одобрительного свиста строительных рабочих или же ловила оценивающий взгляд прохожего. Шестьдесят миль от города — и я уже просто тетка в тренировочном костюме.

Вслух я предавалась мечтам об отпуске, какого у меня, вероятно, никогда не будет, описывая некий курорт, о котором прочитала в туристическом журнале в приемной гинеколога. Уединенные бунгало… персональные плавательные бассейны… каждое утро на террасе только что сорванные персики и плоды папайя…

— А туда можно приехать с детьми? — спросила Китти.

— А зачем? — удивилась я.

— Мы с Филом всюду берем дочерей с собой, — чопорно ответила она, качая маленькую Мэдлин. — Я никогда не оставлю их одних.

— Никогда-никогда? Даже в кино не сходите в пятницу вечером? В гости? Перекусить?

Ее изумительные волосы чуть качнулись, еле заметная улыбка заиграла на губах.

— Я никогда их не оставлю.

Я кивнула, вытащила Софи из качелей, пробормотала «приятных выходных» (и лишь позднее сообразила, что был вторник), запихала всех троих детей в машину, вставила диск в плеер, врубила музыку и всю дорогу домой бормотала:

— Вот ненормальная.

С той поры наше с Китти знакомство приостановилось на фазе «кивнул-и-помахал-рукой». Мы улыбались друг другу через футбольное поле или в молочном отделе гастронома. Я не хотела, чтобы наши отношения развивались. Скользкой от шампуня рукой я уложила выбившуюся завитушку за правое ухо и подумала: «Ну что же, бездумное послушание». Именно из-за него у меня теперь трое маленьких детей и дом в Коннектикуте.

— Я полагаю, у нас есть общий приятель, — заявила Китти.

Я вытерла руки о бедра.

— Да? Кто же?

Я почему-то решила, что она скажет «Иисус!», и я надолго застряну, выслушивая монолог о ее личных отношениях со Спасителем, который был так нужен мне самой.

— Ты ведь журналист? — уточнила Китти.

— Ну, это сильно сказано. Я работала в «Нью-Йорк найт», писала о пристрастиях знаменитостей. Не совсем то, чем занимались Вудворд и Бернстин.[5] А что?

«Вот в чем дело», — подумала я, приготовившись к приглашению издавать вестник наших яслей или просьбу быстренько посмотреть и отредактировать рождественскую открытку Кавано («Дорогие друзья! Надеемся, что вы встречаете это время комфорта и радости в добром здравии. Прошедший год был счастливым для всего клана Кавано…»).

— Есть кое-что… — начала она.

И тут Сэм макнул Джека в воду.

— Мамочка, он топит ребенка, — поделилась своими наблюдениями Софи, восседая на стульчаке.

Я нагнулась, чтобы вытащить Джека. Он отплевывался, Сэм рыдал, и Китти сказала, что мы поговорим в пятницу.

По крайней мере, я была вполне уверена, что речь шла о пятнице. Я глубоко вздохнула и снова взялась за дверное кольцо, отметив, как красиво дом Кавано светился под безоблачным голубым небом. Изгороди подстрижены, листья убраны, окна сверкали, и в ящиках под окнами разложены очаровательные композиции из веточек сладко-горького паслена и миниатюрных тыквочек. Дополнял все это великолепие веночек из засушенного красного перца на двери. Ба-бах! Я со всей силы постучала в дверь, и она распахнулась.

— Есть кто? — крикнула я в сумрачный, отозвавшийся эхом холл.

Тишина, но я видела, что из кухни в противоположном конце холла струился свет, и слышала музыку — «Бранденбургский концерт». Она, несомненно, несла большую образовательную ценность, нежели те полечки,