– Йохан!
Сколько женщин умерли родами. Все Неллины тетки. В их церкви что ни день, то похороны, а гробики не больше футляра для скрипки. В Ассенделфте это обычное дело: сегодня ты девушка, завтра домохозяйка, а послезавтра покойница. Вот и ее мать похоронила двух детишек, а пока растила ее и Арабеллу с Карелом, трижды чуть не отдала богу душу.
– Я вас не боюсь, – говорит она громко, снова испытав приступ паники. – Не боюсь.
Дверь открывается. Он смотрит на нее, обдумывая решение.
– А чего меня бояться, – говорит он. Мягкий свет в кабинете словно манит войти. У Неллы на глаза наворачиваются слезы.
Она поражена тем, насколько эта комната уютнее всех остальных в доме. Здесь возникает ощущение твердой цели, пространство осознает собственную важность. Комната служит продолжением мыслей хозяина, и Нелле кажется, что за три дня она еще ни разу не была с Йоханом так близка.
Она переступает порог, отбрасывая все страхи. Подобное поведение ей не свойственно, отсюда и некоторое беспокойство. Она старается сосредоточиться на обстановке.
Остро пахнет бумагой. А вот и Резеки – задрала морду, уставилась своими черными глазищами. Комната небольшая. Крепящаяся к стене деревянная столешница завалена бумагами. При том количестве сделок, которые Йохан заключает, этот стол, вероятно, всегда имеет такой вид. Низкий потолок от свечной копоти весь в черных отметинах.
Полки вдоль двух стен заставлены коробками с отчетами. Две другие стены завешаны географическими картами – их здесь столько, что Марин могла бы позавидовать. Нелла разглядывает очертания Виргинии и обеих Америк, Тихий океан, Молуккские острова и Японию. Каждая карта испещрена тонкими линиями, которые расходятся во всех направлениях, пересекаются, покрывают ромбиками страны и моря. Это карты продуманных действий, а не причудливых фантазий.
Щеки у Йохана в красных пятнах. Нелла опускает взгляд. Пол заставлен коробками, завален бумажными листками с текстами на латыни, итальянском, голландском и французском, так что виньетки на турецком ковре почти неразличимы. Среди ворсинок всюду видны красные крошки от восковых печатей. Единственной уступкой естественному освещению является высокое окно, однако ночь не способна высветить золотую чернильницу и увеличительные стекла для чтения географических карт. Они лишь угадываются в отблесках свечи. Под окном – огромный сундук темного дерева с висячим замком.
Пошел дождь. Они оба слышат этот знакомый, тихий и ритмичный, перебор по стеклу.
Подняв глаза, она убеждается, что он держит себя в руках и холодно ее разглядывает – верх разумности и самоограничения. Казалось бы, в его облике должно быть что-то волчье – мощные лапищи, не говоря уже об осознании собственной значимости в этом огромном доме. Но ничего подобного. Скорее он похож сейчас на зоркого сыча. Ей даже приятно, что он на нее так смотрит, не то что въедливый взор Марин, от которого ее бросает в жар и охватывает чесотка.
– Я в вашем распоряжении. – Пальцами без колец она ласково проводит по его руке, ощутимой сквозь ткань рубашки, в подражание грациозным движениям Лийк ван Кампен. Он не реагирует, а она не спешит убрать руку. Это выглядит так, будто ребенок тянет взрослого за рукав. Он застыл, может, ничего и не заметил.
– Да? – Он отворачивается к столешнице.
Ее рука – рука женщины, рука жены – скользит вниз к его бедру. Так она еще никогда не трогала мужчину. Сквозь толстую шерстяную ткань брючины ощущается мускулистая твердость и удаленность этого бедра.
– В вас есть что-то загадочное.
Ей не следовало этого говорить. Он встает с табурета, и ее рука безвольно падает вниз. Рядом с этой громадиной чувство обездоленности передается от кончиков отвергнутых пальцев всему телу.
– Что? – насторожился он. – Что тебе про меня рассказали?
Смысл вопроса ей непонятен. На его лице написан испуг, а ей остается только поднести пальцы ко рту, словно она хочет стереть с губ последние слова вместе с памятью о прикосновении.
– Ничего, – говорит она. – Я… я просто хотела…
– Иди ко мне. – К удивлению Неллы, его ладони грубовато, навязчиво и неумело начинают гладить ее по волосам, притом что в его серых влажных глазах ей чудится бешенство.
– Я прошу прощения, – говорит она, хотя и не понимает, за что ей следует извиняться.
Нагнувшись и заграбастав ее узкие руки пятернями мясника, он целует ее в губы. Сам порыв и пугающий запах вина и крабов заставили бы ее отшатнуться, но, сделав над собой усилие, она выдерживает это бесстрастное объятье. Она даже размыкает губы, но лишь для того, чтобы ослабить давление на них. Он цепко держит ее, и тут она решается, пока еще остался порох в пороховнице, взять его правой рукой за передок. Интересно, что ее там ждет? Если это и есть то самое, что приходится делать каждой женщине, то частая практика только поспособствует удовольствию.
А вот и оно… загадочная выпуклость… что-то вроде овоща, то ли свеклы, то ли маленькой морковки. Мать ей обещала толстый сук, а тут скорее свернувшийся червяк…
Под ее пальцами словно разжалась скрытая пружина, и в тот же миг Йохан разжимает объятья, отпускает ее, а сам отшатывается к краю столешницы.
– Нелла! Боже милостивый.
– Мой госпо…
– Уходи, – приказывает он. – Прочь.
На ватных ногах под короткое предостерегающее рявканье Резеки она идет к выходу, и Йохан запирает за ней дверь на ключ. Несмотря на толстую дубовую дверь и вернувшийся страх от пребывания в темной прихожей, она уверена: то, что она сейчас слышит, – это мужской плач.
Она прокрадывается в свою комнату наверху и разворачивает эти ужасные картины лицом к стене. Все до единой.
Сюрприз
Поздним утром на следующий день в дверной проем просунулась голова Корнелии.
– Хорошо бы вам спуститься вниз, – говорит она.
Служанка то ли возбуждена, то ли взволнована – полусонная Нелла пока не в силах разобраться. Корнелия таращится на изнанку холстов.
– А почему они перевернуты?
– Это не я.
Корнелия ждет продолжения.
– Это не я, – повторяет Нелла.
– А кто же?
– Я их не выбирала, Корнелия. И не просила их тут развешивать.
После секундного колебания Корнелия подходит к ближайшей картине и возвращает ее в нормальное положение. Гниющий гранат, покрытый гусеницами. Корнелию передергивает.
– К этой жизни можно привыкнуть, Нелла. Надо только захотеть.
– Ненавижу эти картины. Почему я должна на них смотреть?
Корнелия разглядывает сюжеты: ваза с прорастающими цветами, распластавшаяся устрица на темно-синем фоне. Нелла за ней наблюдает, пытаясь угадать, нет ли здесь ее союзников. Откинувшись на изголовье, она тупо смотрит на деревянную изнанку картин, повернутых к стене.
– Я думаю, это Марин вам их