– Все проходит.
Она вздыхает. Зашуршали юбки, когда она что-то достала из кармана, и снова зашуршали, когда она присела, чтобы положить это на плиту. Потом она встает в полный рост и несколько мгновений не двигается, бормоча себе под нос. Берт слышит, как она целенаправленно устремляется к боковому выходу, эхо разносит ее шаги, а потом все смолкает.
Он еще чего-то ждет, ощущая внезапную утрату. В церкви стало как будто теплее, он задирает нос, принюхивается. Опасностью не пахнет, вокруг разливается покой. Мертвые спят, их души в безмолвии уплывают на чудо-корабле. Мальчишка выбирается из ниши и делает несколько шагов к могильной плите. Едва дотронувшись до нее, он сразу отдергивает руку. Камень ледяной, не то что другие плиты. Он все-таки проводит пальцами по выгравированным буквам, которые ни о чем ему не говорят. Ложбинки забиты гранитной пылью, сработано наспех.
Он счастливо выдыхает, наткнувшись на оставленный предмет. На его ладони – миниатюрный домик, в котором он ощупью находит девять обставленных комнат, двух женщин, мужчину и ребенка, кровати и корзинки, а также пучок крохотных морковок. От его радостных возгласов встревоженный скворец принимается летать-хлопотать над церковными скамьями в поисках местечка понадежнее.
Мальчишка прячет сокровище в карман. На кой ей, покойнице, игрушечный домик?
Вечером под Новым мостом он рассказывает таким же сорванцам про женщину с мозолистыми пальцами и странным чувством юмора, оставившую игрушечный домик на свежей могильной плите. Его так называемые друзья-приятели, лежащие на берегу канала, по которому проплывают кишки животных, человеческие нечистоты и сломанные спинки стульев, награждают его подзатыльниками.
– Берт, вот дурило, – говорит кто-то. – Ты ж слепой.
Насмешки сыплются со всех сторон, но он уверен, что они это не со зла.
– Я ее ощупал. Она была холодная, как луна.
– Ангел, что ли? – простодушно удивляется один из младших.
– Не рано ли ты, Берт, стал напиваться, – зубоскалит другой. – Тебе только восемь стукнуло.
Они хохочут, а он, закусив губу, лезет в карман за вещдоком. А домика-то и нет. Испарился, растаял. Сердце у него уходит в пятки. Он продолжает настаивать, чувствуя, как подступают слезы, что не иначе как обронил домик по дороге. Но, похоже, он и сам в это не верит. Ночью мысли о пропаже не дают ему уснуть. «Может, я вовсе не держал его в руках? – спрашивает он себя. – И за руку ее не трогал?»
К утру Берт окончательно определился. Пришел к суровому выводу, позволяющему смириться с утратой: не было никакой женщины с лунной кожей. Незрячие глаза его обманули. То был желанный призрак, примстившийся одинокому сироте.
1
Середина октября, 1686
Не прельщайся лакомыми яствами его: Это – обманчивая пища.
Книга притчей Соломоновых, 23:3Я буду давать тебе по десяти сиклей серебра на год, потребное одеяние и пропитание.
Книга судей, 17:10Посторонняя
– Йохан Брандт?
Имя, отраженное от мраморной плитки, улетает, постепенно затихая вдали, пока Нелла Оортман стоит на пороге дома перед просторной мрачной прихожей в ожидании своего новоявленного супруга. Никто ее не встречает, а ведь к ее приезду готовы, что было подтверждено письмом. Хотя запах дорогой почтовой бумаги ее мать проверила собственным носом, а листки отличались особой плотностью, это не оправдывает подобного приема. Она распишет это матери в подробностях, но сначала хорошо бы добраться до своей комнаты, до письменного стола.
Она стоит в промозглой пустоте, а за ее спиной еще теплое октябрьское солнце, и она обращает к нему лицо: вобрать в себя это тепло, пока можно. Эта часть улицы Херенграхт называется Золотой Подковой, но сегодня широкий канал выглядит буднично. Вознесшиеся над мутновато-бурой полосой дома впечатляют. Царственно прекрасные, гордость города, они восхищаются собственной симметрией, глядя в зеркало вод. Над крышами колдует Природа, стараясь не отставать: шафранно-абрикосовые облака демонстрируют цвета империи. Нелла разглядывает дома через их отражения. Золотая Подкова доступна не каждому – только местным жителям и обслуживающим их рабочим и реставраторам. Большинству же вход сюда заказан. Такие запертые золотые шкатулки с драгоценностями.
Люди на баржах перекидываются шуточками, и их смех, взобравшись по кирпичной кладке, достигает Неллиных ушей. Тщедушный мальчишка врезался в торговку рыбой, и та провожает глазами крупную полудохлую селедку, вылетевшую из корзины и плюхнувшуюся на подол ее широкой юбки. Лишь после этого воздух и Неллины барабанные перепонки разрывает крик крестьянской бабы:
– Идиот! Идиот!
Сцапав проворной пятерней грязную рыбину, слепой мальчишка торжествующе поднимает ее над головой и с хохотом, обнажившим редкие зубы, припускает вдоль канала. В одной худенькой ручке законная добыча, другая скользит по стене, помогая сориентироваться в петляющем пространстве.
Нелла мысленно его подбадривает. Люди на баржах, на миг привлеченные криком, уже отводят взгляды. Торговка снова вскидывает корзину на бедро и пружинистой походкой продолжает путь с таким видом, будто потеря одной рыбки ничего не значит. На самом деле это не так, кто знает, как пойдут дела? По ее поджатым губам видно, что она раздосадована.
Снова оборотившись к прихожей, Нелла ставит свой чемоданчик и клетку с птицей на пороге и пристальнее всматривается в полумрак.
– Йохан? – восклицает она в легкой панике уже громче. Это такая игра? Староват он для таких игр. И вновь ее вопрос улетает по черно-белым мраморным плитам в пустоту. «Господи Иисусе, – думает она. – Сколько еще мне тут стоять?» Ее длиннохвостый попугай по кличке Пибо с тихим покрикиванием нервно трется перышками о прутья клетки. Снова тишина, он закрывает клюв, прислушивается. Никто не выходит. Даже притихший канал, кажется, задержал дыхание.
Наверняка за ней следят, она кожей чувствует направленные на нее взгляды. Она всматривается в темные углы, не решаясь прикрыть за собой дверь, к тому же так приятно ощущать затылком убывающее тепло солнца, слышать гомон внешней жизни по контрасту с сумеречным безмолвием внутри. Она вздыхает. Черт-те что. Ну же, Нелла Элизабет. Входи. Она делает шажок и тотчас убирает ногу назад. Не доверяет она этим плиткам, один неверный шаг может обернуться бедой до конца дней. Ее любимая игра: придумывать ничем не обоснованные несусветные страшилки. Пока она ждет хоть какого-то движения в глубине холла, в голове роятся мысли о муже. Заключит ли он ее в объятья, поцелует ли или просто пожмет руку, как очередному дельцу? Нелла Оортман. Петронелла. Новоявленная супруга Йохана Брандта. Купца, одного из акционеров Ост-Индской компании, богатого человека.
Она всерьез раздосадована таким приемом. Наклонившись, она снимает туфельки – изящные, кожаные, самые лучшие, хотя уже забылось, по какому случаю они были приобретены. Становится босыми ногами на чужую по ощущению территорию. Ложный шаг пока не сделан, еще нет. Ей понадобятся паттены[1], потому что свои остались дома, а мрамор кажется ледяным даже через чулки.
Она осторожно стучит туфелькой по полу, как бы