В половине пятого утра Скотт перевернул последнюю страницу отцовской рукописи, отложил в сторону, встал, потянулся, размял затекшие ноги, по которым бегали мурашки, поднял на руки Генри, понес в его комнату, даже не задумываясь о том, что делает. Он был еще полностью погружен в мир, описанный отцом.

Действие происходит в 1944 году. В «Черном крыле» изложена история Карла Фэрклота, контуженного солдата, который рано вернулся домой из Европы, работал в механической мастерской своего престарелого отца, обручился с Морин, кассиршей местного торгового банка. Скопив кое-какие деньги, он решил купить дом для себя и будущей жены. Старый дом в лесу за городом, Круглый дом с причудливым отсутствием углов и с загадочным потайным крылом — длинным черным коридором без окон, без дверей, — показался единственным приемлемым вариантом.

Недолго прожив в Круглом доме, Фэрклот с женой начали слышать странные звуки из потайного крыла за столовой — иногда царапанье, будто какой-то зверь пытался вырваться на волю, иногда жалобные стоны. Произведя осмотр, супруги обнаружили, что коридор стал длиннее и круглее прежнего. Крепко выпив и жарко поспорив однажды вечером, они почувствовали себя детьми, попавшими в волшебную сказку, которым одновременно страшно и весело. Неопределенность, которую они чувствовали, отразилась на семейной жизни и другим образом. Убедившись, что Морин закрутила любовь со служащим кредитного отдела банка, Фэрклот запил крепче, что усугубляло ревность, вызывая безмолвные удушливые приступы ярости. Пока рушились супружеские отношения, его все сильнее и чаще тянуло в коридор без окон, без дверей, к тихому беспорядочному царапанью, доносившемуся оттуда, когда он лежал без сна в двуспальной кровати в кружившейся вокруг него комнате, ожидая возвращения жены.

Однажды вечером в ожидании Морин Фэрклот, допившись почти до беспамятства, добрался, шатаясь, до своего старого сундучка, развернул промасленную тряпку, в которой лежал «люгер», украденный у убитого немецкого солдата и контрабандой провезенный на родину. Когда он сидел в столовой за столом, заряжая обойму, дверь в черный коридор щелкнула и приоткрылась, выдохнув страшно холодный воздух. Фэрклот содрогнулся и поднял глаза.

На этом рассказ заканчивался.

Сначала Скотт был уверен, что тут какое-то недоразумение. Несмотря на поздний час, он на секунду реально собрался вернуться в сарай с фонарем отыскать остальное. Остановила не перспектива опять обуваться и сметать с лица паутину, а необъяснимое убеждение, что ничего больше нет. Откуда-то точно известно, что отец остановился на этом.

Когда лишился рассудка.

Мысль ударила молнией. Значит, рукопись недавняя, написана в последние годы, когда в душу и сознание пустило корни старческое слабоумие. Невероятно, быть такого не может. Почти столь же невероятен тот факт, что отец вообще это все написал, — в конце концов, Фрэнк Маст был городским электриком, сдержанным, немногословным мужчиной с чисто утилитарным отношением к языку.

И еще.

Само по себе отцовское сочинение хорошее. Чертовски хорошее, пронизанное неотвратимой, живой, раскаленной до белого каления болью, словно изливающейся из старческой раны. Реально описана ситуация в честной попытке изгнать демонов из души, доведенной сознанием вины до безумия.

Скотт поступил в колледж, чтобы стать писателем. Посещал бесчисленные семинары, терпеливо выслушивал нескончаемые потоки плохой прозы, собственной и чужой, торчал в кафе с компьютером, стуча по клавишам, ни разу не доведя до конца хоть что-нибудь существенное. Его наброски отличались неудачными деталями, отсутствием конкретной основы, дурными персонажами, которые слишком много курят и пьют в ожидании каких-либо событий. Сочинения редко — а то и вообще никогда — становились реальными, отбрасывались и забывались, не получая завершения вместе с его задуманной литературной карьерой.

Он лег на надувной матрас, закрыл глаза, крепко заснул без сновидений. Разбудил его утренний свет — на часах почти девять. В полдень у него самолет из Манчестера, до которого отсюда полтора часа езды. Скотт принял душ, почистил зубы, уложил одежду, в последний момент схватил листы рукописи, затолкал в чемодан, поспешно, как вор, застегнул «молнию», расстегнул, снова вытащил и уставился на бумаги, чувствуя себя смешным. Рукопись не его. Но хочется забрать ее с собой.

С пачкой в руках он спустился по лестнице, завернул за угол и увидел стоявшую на кухне женщину.

— Доброе утро, — сказала она. — Кто-нибудь дома?

Женщина была в черном свитере, облегающих джинсах, в руках большая коробка с тортом. Его сразу же потрясло ощущение, что он ее уже где-то видел. Выразительные карие глаза — с первого взгляда можно сказать, глаза жительницы большого города, одновременно невинные и настороженные, вооруженные против любых потенциальных влияний злой воли.

Только тут стало ясно, кто это такая.

— Соня…

— Привет, Скотт.

— Привет. Ох… — Он стоял, моргая, подыскивая слова, понимая, что их обязательно надо найти. — Страшно рад тебя видеть.

— И я тебя тоже.

— Я не знал, что ты здесь. — Губы дико дрожали, как бы существуя отдельно от лица, словно только что обожженные куском исключительно жгучего перца.

— Надеюсь, не возражаешь, что я вошла. Дверь была открыта.

Теперь губы онемели, будто перец был ядовитым.

— Нет, конечно. — Интересно, когда ситуация перестанет казаться нереальной? — Как поживаешь?

— Неплохо.

— Потрясающе выглядишь.

Возможно, не надо бы говорить так легкомысленно и небрежно, учитывая обстоятельства. Соня постояла минуту, внимательно его разглядывая, как будто приняла комплимент за некий неуклюжий тактический прием торговых переговоров.

— Прими мои соболезнования, — сказала она. — Я слышала о смерти вашего отца…

— Спасибо.

— К сожалению, мы не смогли присутствовать на похоронах. Врачи прописали папе постоянный постельный режим. Помнишь моего папу?

— Конечно, — кивнул Скотт, смутно чувствуя себя топчущимся за кулисами плохим актером, не прочитавшим роли, и начиная понимать, что это ощущение исчезнет не скоро.

— У него рак легких в последней стадии, теперь уже немного осталось. Знаешь, как это тяжело. — Она сделала вдох, задержала дыхание, видимо подбирая возможные фразы и ни одной не одобряя. — В любом случае… слушай, я совсем не хотела тебя огорчать, особенно сейчас. Не знаю, как ты себя чувствуешь, просто думаю, страшно видеть обратное превращение родителей… в младенцев.

— Собственно, я не совсем хорошо знал своего отца. — Никогда прежде