В Россию я смогла приехать только через несколько недель. Похороны я пропустила, но Костя Кинчев, гитарист «Алисы» Петр Самойлов, Женя Федоров из «Объекта Насмешек», администратор Рок-клуба Нина Барановская[29] и Марьяна Цой повезли меня на свежую могилу.
– Все выглядит так заурядно, – не удержалась я, глядя на комья весенней грязи и огромные лужи под серым низким небом.
– Грустное место, – согласилась Марьяна, – не похоже на упокоение для великих.
И все же в Сашиной могиле было нечто, что внезапно пронзило меня чувством тепла и даже счастья. Глядящее прямо на меня с огромной черно-белой фотографии молодое вдумчивое лицо пробудило вдруг воспоминания о прекрасных летних днях и долгих завораживающих песнях. Могила была усыпана красными тюльпанами и желтыми нарциссами. Цветы были выложены в круг – яркий и по-своему героический. В голове у меня звучал его голос, каждое слово пронизано страстью и свежестью, как внезапный проблеск весны среди холодного зимнего дня.
Костя застонал, лицо его исказилось болью – он неотрывно смотрел на ком земли, под которым покоилось тело его друга.
– У нас нет души. Мы сами – душа. У нас есть тело, – произнесла я известное квакерское высказывание[30]. Саша был светом, и свет этот был таким же ярким, живым и сильным, как всегда, хотя тело его было уже глубоко в земле. Наша память жила в его словах и в его голосе.
– За Сашу, – тихо сказала Марьяна, и мы подняли наполненные стаканы.
С проникающим в наши разбитые сердца алкоголем я услышала голос:
Время колокольчиков
Долго шли – зноем и морозами.Все снесли – и остались вольными.Жрали снег с кашею березовой.И росли вровень с колокольнями.Если плач – не жалели соли мы.Если пир – сахарного пряника.Звонари черными мозолямиРвали нерв медного динамика.Но с каждым днем времена меняются.Купола растеряли золото.Звонари по миру слоняются.Колокола сбиты и расколоты.Что ж теперь ходим круг да околоНа своем поле – как подпольщики?Если нам не отлили колокол,Значит, здесь – время колокольчиков.Ты звени, звени, звени, сердце под рубашкою!Второпях – врассыпную вороны.Эй! Выводи коренных с пристяжкою,И рванем на четыре стороны.Но сколько лет лошади не кованы,Ни одно колесо не мазано.Плетки нет. Седла разворованы.И давно все узлы развязаны.А на дожде – все дороги радугой!Быть беде. Нынче нам до смеха ли?Но если есть колокольчик под дугой,Так, значит, все. Заряжай – поехали!Загремим, засвистим, защелкаем!Проберет до костей, до кончиков.Эй! Братва! Чуете печенками грозный смехРусских колокольчиков?Век жуем. Матюги с молитвами.Век живем – хоть шары нам выколи.Спим да пьем. Сутками и литрами.Не поем. Петь уже отвыкли.Долго ждем. Все ходили грязные.Оттого сделались похожие,А под дождем оказались разные.Большинство – честные, хорошие.И пусть разбит батюшка Царь-колокол –Мы пришли. Мы пришли с гитарами.Ведь биг-бит, блюз и рок-н-роллОколдовали нас первыми ударами.И в груди – искры электричества.Шапки в снег – и рваните звонче.Свистопляс! Славное язычество.Я люблю время колокольчиков.Глава 7
Нас не заставить молчать
Маленький членский билет с тисненными на синей коже золотыми буквами: «Ленинградский рок-клуб». Я держала его в дрожащих руках и сияющими от счастья глазами смотрела на улыбающихся мне в ответ Колю Михайлова[31] и Ольгу Слободскую[32]. В начале 1988 года, когда объединение неофициальных любительских рок-музыкантов было, наконец, легализовано и признано, оно стало выдавать входящим в него рокерам официальные членские билеты. Я чувствовала себя как кинозвезда, получившая Оскар, – мое место в легендарном рок-объединении увековечено.
С волнением открыла книжицу, с внутреннего разворота которой на меня смотрела моя собственная фотография с именем на русском языке и номером членского билета: 005.
– У тебя номер в первой десятке – для почетных членов клуба, – с гордостью произнес Коля. – Как у Бориса и Коли Васина.
– Я просто счастлива, – ответила я.
Новый статус придал мне новые силы. Я чувствовала себя окрыленной, как герой сказки про золотого льва[33]. Лица моих друзей и их музыка не сходили со страниц газет и с экранов телевизоров, а сами они разъезжали с концертами по всей стране. И теперь, держа в руках эту голубую книжицу, я чувствовала, что приобщаюсь к их величию.
Подобные моменты переполняли меня гордостью и придавали вдохновения: ведь несмотря на то что сделала я к тому времени в России уже немало, предстояло сделать еще больше. Реальность тогдашней России была далеко не беззаботной. Да, многое казалось лучше, да и на самом деле было лучше, новее, ярче. Но за всей прелестью перемен таилось еще немало шипов. Самой большой проблемой оставалась катастрофическая нехватка высококачественной концертной аппаратуры. Несколькими месяцами раньше с концертами в Москву и Ленинград приезжал Билли Джоэл[34] – это было чуть ли не лучшее шоу, которое привозили в Россию, и моим друзьям просто снесло крышу от качества сценического звука. Джоэл, как и UB40 годом раньше, привез с собой полный комплект аппаратуры – ощущение было такое, будто мы находимся внутри космического корабля, преодолевающего звуковой барьер. Пробравшись за кулисы, русские музыканты видели, чем обладают их западные коллеги и чего им по-прежнему так не хватает.
– Все это просто ужасно, – в отчаянии говорил Борис после концерта в одном из самых больших залов Ленинграда, о выступлении в котором еще недавно он не мог и мечтать. – То, на чем мы играем, просто не в состоянии адекватно воспроизвести музыку.
Залы были переполнены, поклонники с восторгом принимали Бориса, но слава в России никак не способствовала славе на Западе.
– Нашей нынешней ситуации можно позавидовать, но лучше она не становится, – объяснял мне Борис спустя некоторое время, когда мне удалось поймать его, прежде чем он исчезнет: переместится на другую площадку, в другой город, еще на один концерт.
– Я был просто в ярости пару дней назад: нас с Людой и Глебом выселяют из комнаты, и жить нам негде. Живем у друзей. Каждый день я вижу по ТВ и слышу по радио песни Бориса Гребенщикова и группы «Аквариум», а сам сижу здесь и вылавливаю из чашки чая тараканов.
– Но почему так? – спрашиваю я. – Мы ведь так боролись. Что еще можно сделать?
– Дело не в нас. Все зависит от Ленконцерта, от других концертных организаций. У них есть приличная аппаратура, но нам они давать ее не хотят. «С какой стати? – думают они. – Эти парни и на любом дерьме будут играть». Они совершенно не заинтересованы в том, чтобы улучшить нашу ситуацию. На концертах все равно аншлаг, это все, что их интересует, и больше им ничего не нужно. Музыку нашу они все равно не любят.
– Но мы-то ее любим! – горячо возразила я. – И мы готовы за нее бороться!
– Публика думает, что мы теперь разбогатели, – с грустью в голосе говорил Борис, удрученный разрывом между воображением и реальностью. – Но на самом деле ведь ничего не изменилось.
На концерте «Кино» в Москве, куда я поехала вместе с Юрием и Виктором, я увидела на лице у Виктора то же разочарование и ту же досаду, что и на лице Бориса. Во время саундчека он в отчаянии пытался добиться правильного звука, повторяя в дешевый микрофон: «Раз-два, раз-два-три, раз, раз». Микрофон бесконечно фонил, и мы затыкали уши руками, надеясь, что этот ужасный визг прекратится.
– Я не виноват, клянусь! – оправдывался перед нами Виктор. Он пытался шутить, но по тому, как он нервно одергивал полы своей кожаной куртки, было видно, что ему не по себе.
Плохая аппаратура была нормой для Виктора еще со времен Рок-клуба и Дворца молодежи, но теперь, став крупнейшей звездой в стране и выступая в лучших залах во многих городах, он чувствовал ответственность перед поклонниками и хотел, чтобы группа звучала как можно лучше. И чтобы концерты обходились без