Честно сказать, я не помню всего того, что творилось тогда, той ночью. Я знаю, что дикое количество алкоголя проникло каким-то образом в мой организм. События, в моем восприятии, стали, как бы сказать… расплывчатыми. Фитцгор и его соотечественники оказались замечательными собутыльниками. Просто восхитительными собутыльниками. Они поставили всем выпивку. Потом мы им всем поставили выпивку. Потом все купили всем по стаканчику. И тогда только началась серьезная пьянка. В какой-то момент я понял, что в моем поле зрения очутилась кружка пива высотой в три ладони. Они называли ее Громовой Чашей Бробдингнега [3].

Я ее выпил.

Это было уже довольно поздно — как мне кажется. А до этого мы все говорили и говорили. Они хотели знать все про меня, про карту Космострады, про все на свете. Я представил им Винни. Она и есть карта, сказал я им. Прекрасно, ответили мне они. Давайте-ка дадим ей карандаш и бумагу и посмотрим, что она может. Карандаш и бумага немедленно появились. Винни стала демонстрировать свое умение, при этом она очень походила на приготовишку в старшей группе детсадика, который только что учится писать. Розовый язычок ее торчал наружу, когда она заполняла страницу за страницей спиралями и прочими геометрическими фигурами, связанными между собой линиями.

— Господи, — сказал Фитцгор, — это же местная группа звезд! Так оно и должно выглядеть! — Он погладил буйную безумную поросль своей рыжей бороды. — Черт побери, если бы у нас на этой планете была библиотека, мы могли бы достать книги, чтобы это проверить. — Он опрокинул в глотку свою пивную кружку. — Если бы у нас на этой планете были книжки…

— Мне кажется, у меня есть несколько книг по астрономии в тяжеловозе, собственно говоря, там должен быть целый ящик. Правильно, Сэм?

— Угу, наша накладная на груз говорит мне, что у нас на борту целый ящик книг-кассет. Но ведь не хочешь же ты вытаскивать их все сюда.

— Естественно, хочу!

— Боже, да оставь ты все эти вопросы в покое!

— Джейк, — сказал Роланд, — может быть, попозже, когда мы все протрезвеем. Этот рисунок, должно быть, представляет местную группу звезд. Посмотри, вот Магеллановы Облака… и… посмотри… как раз тут должны были бы быть Андромеда и Мерсье-34…

— А кто не трезв?

— А эти две такие пушистые точки, вероятно. Лесс-2 и 1. Вон там галактики Скульптора и Форнакса…

— Кому нужны всякие там книжки, — сказал беззубый лесоруб с сильным стриновским акцентом, — когда у тебя есть этот вот знайка?

— Роланд сам по себе книга.

— Спасибо, Сьюзи. А все эти линии, — продолжал Роланд, — это дороги Космострады. Но самый интересный вопрос сводится вот к чему. Что за крупная дорога, которая вливается вот отсюда и продолжается вот сюда? Кажется, это одна из главных артерий Космострады.

— Очень может быть, — сказал Фитцгор. — Посмотрите на все эти штуки, которые нарисовала Винни. А могут ли все эти галактические группы быть соединены дорогой?

— Я бы сказал, что так и должно быть, — ответил Роланд. — А вот эти рисунки, похожие на облака…

— Метагруппы, — сказал я.

— А это что за зверь такой? — спросил меня кто-то из толпы.

— Группы групп. Супергруппы галактик, все они доступны с помощью единой дорожной системы.

— И куда она идет, интересно? — вслух подумал один из лесорубов.

— До самого предела, долбаного предела, парень.

— Чего-чего?

— Начала всех начал, — выдохнул Фитцгор. — Самая колыбель всего, что было рождено.

— Это как же так получается?

— Когда ты смотришь на вселенную, — читал ему лекцию Роланд, хотя и произносил слова что-то уж очень старательно, настолько он был пьян, — на слабые облака галактик, ты смотришь обратно сквозь время. Относительность, скорость света и все такое прочее. Когда ты смотришь действительно далеко-далеко, туда, куда самые изорщ… изрощ… извращ… словом, самые хитрые приборы могут достать… — он рыгнул. — Извините. Иными словами, если посмотреть в самый хитрый телескоп, то там особо много не увидишь. Ты просто смотришь в такие места, в такие времена, когда вселенная была совсем не такой, как раньше, когда она была радикально иной. До того еще, как сформировались галактики. Тебя словно отбрасывает к пределу видимой, постижимой вселенной, за тот предел, где все сдвинуто в красную сторону спектра настолько, что становится почти невидимым. Это и есть красный предел.

— Тут я что-то за тобой не поспеваю.

— Это азы космологии, — снизошел Роланд, причем его тон подразумевал, что любой шестилетний ребенок сочтет, что это просто мелочи и чепуха.

— Да, разумеется, — сказал Фитцгор больше себе самому, чем обращаясь к кому-либо. — Стоит проскочить сквозь портал, и ты идешь как бы обратно через время. Если ты едешь по дороге, которая ведет в самые дальние просторы космоса, дорога, которая ведет тебя прыжками быстрее скорости света…

— То в конце концов, — продолжил за него Роланд, — ты придешь к тому моменту, где начинается поток времени.

— Тот самый большой взрыв, который породил Галактику, — сказал один из лесорубов.

— Абсолютно верно, если Космострада простирается до такой степени.

— А как такое может быть? — спросил кто-то.

— Понятия не имею, — сказал Роланд, — но на Космостраде поговаривают, что как раз Джейк и обнаружит, как это оно делается.

— Я никуда не еду, — сказал я. — Я слишком пьян, чтобы сесть за руль.

Вообразите себе, как поднимается тесто для буханки хлеба в четырех измерениях, хлеба с изюмом.

Вы этого не сможете сделать. Невозможно вообразить себе что-либо в четырех измерениях, но попробовать все-таки стоит.

По мере того, как тесто поднимается, расстояние между изюминками увеличивается, поскольку увеличивается объем теста. Представьте себе, что каждая изюминка —