Колин Одинец считал, что в мире существуют только два вида людей: Бросальщики и Брошенные. Многие скажут, что принадлежат к обоим видам, но они просто не понимают сути: дело в предрасположенности. Бросальщики не всегда разбивают сердца, а Брошенные не всегда остаются с разбитым сердцем. Но склонность к одному из этих двух типов есть у каждого[9].
Возможно, Колину уже пора было привыкнуть к взлетам и падениям в отношениях. Ведь у свиданий всегда один исход: печальный. Если подумать – а Колин думал об этом часто, – все романтические отношения оканчиваются либо 1) расставанием, либо 2) разводом, либо 3) смертью. Но Катерина XIX была другой – или, во всяком случае, казалась другой. Она любила его, а он отчаянно любил ее. И любит до сих пор. Он снова и снова повторял про себя: я люблю тебя, Катерина. Когда он разговаривал с ней, это имя звучало по-другому – не как имя, которое так долго не давало ему покоя, а как слово, относящееся только к ней, описывающее длину ее ресниц и бездонную глубину голубых глаз. Это слово пахло фиалками.
Ветер выл, проникая в машину сквозь трещины в окнах, а Колин все еще размышлял о Бросальщиках, Брошенных и, попутно, об эрцгерцоге. На заднем сиденье Гассан рычал и сопел, будто ему снилось, что он – немецкая овчарка, и Колин, ощущая непрекращающееся жжение в области солнечного сплетения, подумал: ЭТО РЕБЯЧЕСТВО. ТЫ ЖАЛОК. СТЫДОВИЩЕ. ЗАБУДЬ. ЗАБУДЬ. ЗАБУДЬ. Но он не понимал, что именно нужно забыть.
Катерина I: начало начала
Родители Колина считали его самым обычным ребенком, пока одним июльским утром не случилось вот что. Двадцатипятимесячный Колин сидел за маленьким кухонным столом на детском стульчике и ел на завтрак препротивное пюре зеленого цвета, а его папа, сидевший напротив, читал газету Chicago Tribune. Колин был худ, но высок для своего возраста. Его густые каштановые кудри с эйнштейновской непредсказуемостью топорщились во все стороны.
– Тли тлупа на Вест-Сайде, – сказал Колин, с трудом проглотив содержимое ложки. – Не хочу больше зеленки, – добавил он, показывая на тарелку.
– Что ты сказал, сынок?
– Тли тлупа на Вест-Сайде. Хочу жаленую калтошку, пожалуйста-спасибо[10].
Папа Колина перевернул газету и, поморгав, уставился на большой заголовок в верхней части первой полосы. Первое воспоминание Колина было таким: папа опускает газету, улыбается во весь рот и смотрит на него круглыми от удивления глазами.
– СИНДИ! НАШ МАЛЬЧИК ЧИТАЕТ! ГАЗЕТУ ЧИТАЕТ! – прокричал он.
Родители Колина были из тех, кто очень, очень любит читать.
Его мама преподавала французский в престижной Кальмановской школе в центре города, а папа был преподавателем социологии в Северо-Западном университете к северу от города. Поэтому после того, как на Вест-Сайде внезапно обнаружились «тли тлупа», они начали каждую свободную минуту читать вместе с ним: чаще по-английски, но иногда – красивые французские книжки с картинками.
Четыре месяца спустя родители отправили Колина в детский сад для одаренных детей. Но в детском саду сказали, что Колин слишком развит для их учреждения и, кроме того, они не принимают детей, не приученных к горшку.
Тогда родители отправили Колина к профессору психологии Чикагского университета.
И наш еще страдающий младенческим недержанием вундеркинд оказался в маленьком кабинетике без окон на южной стороне города, где женщина в очках с роговой оправой попросила его найти закономерности в рядах чисел и букв.
Еще она просила его переворачивать фигуры. Спрашивала, какой рисунок лишний. И, к радости Колина, она задавала ему десятки чудесных вопросов. К радости, потому что прежде его чаще всего спрашивали о том, не описался ли он и не хочет ли съесть «еще ложечку» той самой противной зеленки.
После часа вопросов женщина сказала:
– Благодарю за терпение, Колин. Ты особенный мальчик.
Ты особенный мальчик. Позже Колин часто слышал эти слова, но ему всегда хотелось слышать их еще чаще.
Затем женщина в очках с роговой оправой пригласила в кабинет маму Колина. Ей она тоже сказала, что Колин очень умный, особенный мальчик, а Колин в это время играл с деревянными кубиками, на гранях которых были буквы. Он подцепил занозу, переставляя буквы в слове «стоп», так чтобы получилось «пост», – это была его первая анаграмма.
Женщина сказала маме, что талант Колина нужно развивать, но давить на мальчика не следует, и предостерегла ее:
– Не ждите от него слишком многого. Такие дети, как Колин, очень быстро усваивают информацию. Они легко сосредоточиваются на поставленной задаче. Но шансов получить Нобелевскую премию у него не больше, чем у любого другого сообразительного ребенка.
В тот вечер Колин вернулся домой, и папа принес ему новую книжку: «Пропавший кусочек» Шела Сильверстайна. Колин сел на диван рядом с папой и принялся читать, быстро перелистывая большие страницы маленькими ручками. Читая, он только один раз спросил у папы, что значит незнакомое слово. Перевернув последнюю страницу, он решительно захлопнул книгу.
– Понравилось? – спросил папа.
– Ага, – кивнул Колин.
Ему нравились все книги без разбора, потому что ему вообще нравилось читать – его завораживало, как буквы на листе бумаги превращаются в слова.
– О чем книжка? – спросил папа.
Колин положил книгу отцу на колени и сказал:
– В кружке не хватает кусочка.
– Кусочка?
Папа улыбнулся и положил теплую ладонь Колину на макушку.
– Да, пап, кусочка, там кружок, ну, как пицца, ищет пропавший кусочек. И сначала находит не те. А потом – тот самый. Но он его бросает. И на этом все заканчивается.
– А у тебя так бывает, что ты чувствуешь себя кружком, у которого пропал кусочек? – спросил папа.
– Пап, я не кружок. Я мальчик.
Улыбка папы чуть-чуть померкла – его сын-вундеркинд умел читать, но еще не все понимал. Ведь если бы Колин понял, что в кружке из книжки он должен увидеть себя, – он понял бы и то, что со временем ему тоже придется пережить неприятное чувство, когда пропадает кусочек тебя.
Все это походило на еще одну историю, которую Колин запомнил, но не понял до конца: если бы он знал, что история о зайце и черепахе на самом деле вовсе не о животных, то избежал бы многих неприятностей.
Три года спустя Колин пошел в первый класс Кальмановской школы – бесплатно, потому что там преподавала его мама. Он был всего на год младше большинства своих одноклассников. Еще до школы папа настаивал на том, чтобы Колин учился с усердием, но его сын был не из тех вундеркиндов, которые в одиннадцать поступают в университет. В конце концов родители Колина решили, что он будет учиться в школе с обычными ребятами, потому что это «поспособствует его социальной адаптации».
Но с адаптацией у Колина не заладилось. Он