— Не стоит благодарности, — говорю я. — Для меня честь находиться здесь. Большинство моих клиентов называют меня просто Пост, так что обойдемся без «мистера».
Человек по ту сторону прозрачного пластикового барьера снова улыбается.
— Договорились. А я просто Куинси.
— Все бумаги подготовлены, так что я официально в деле. Есть по этому поводу какие-нибудь вопросы?
— Да. Вы больше похожи на священника. Почему на вас этот воротничок?
— Я методистский священник, и воротничок иногда помогает мне добиться более уважительного отношения.
— Когда я был ребенком, у нас был пастор, он тоже носил такую штуку. Никогда не понимал, зачем он это делал.
Раньше Куинси Миллер посещал африканскую методистскую церковь, а священники этого религиозного направления действительно носят стоячие воротнички. Став подростком, он отошел от религии и в церковь ходить перестал. В восемнадцатилетнем возрасте женился на своей подружке, потому что она забеременела. Брак оказался непрочным, но у супругов, кроме первенца, успели родиться еще двое детей. Мне известны их имена, адреса и места работы, и я знаю, что они ни разу не общались с отцом после суда над ним. Бывшая жена дала свидетельские показания против него. Куинси Миллера навещает только его единственный брат Марвис. Он делает это раз в месяц и порой присылает Куинси небольшие денежные переводы.
Куинси рад тому, что жив. Ему спас жизнь единственный чернокожий, входивший в состав жюри присяжных. Если бы не он, Куинси отправился бы в камеру смертников, причем в то самое время, когда в штате Флорида весьма активно приводили в исполнение смертные приговоры.
Досье фонда «Блюститель» на Куинси объемное, как на всех заключенных, дела которых мы изучаем. Мы знаем о нем все, что только можно было выяснить.
— Так чем мы сейчас займемся, Пост? — с улыбкой интересуется он.
— Нам надо проделать большую работу. Начнем с места преступления и все изучим.
— Но ведь прошло очень много времени.
— Это правда, но, хотя Кит Руссо мертв, люди, дававшие показания против вас, пока живы. Мы разыщем их, попытаемся заручиться их доверием и послушаем, что они скажут теперь.
— А как насчет того осведомителя?
— Знаете, это удивительно, но наркотики до сих пор не убили его. Хаффи снова в тюрьме, на сей раз в штате Арканзас. Он провел за решеткой девятнадцать из своих сорока лет — и все из-за дури. Я съезжу с ним повидаться.
— Вы ведь не ждете, что он признается, что солгал, верно?
— Все может быть. Когда имеешь дело с тюремными осведомителями, ничего нельзя сказать наверняка. Бывает и так, что профессиональные лжецы отказываются от своего вранья. За все время пребывания за решеткой этот тип снабжал обвинение ложными доносами по меньшей мере еще по пяти делам — и все это ради того, чтобы договориться с копами. Однако он ничего не выиграет, если будет придерживаться версии, которую озвучил присяжным во время процесса над вами.
— Никогда не забуду, как привели этого парня — всего такого чистенького, в белой рубашке и галстуке. Я его поначалу даже не узнал. Ведь с тех пор, как мы сидели с ним в одной камере, прошло несколько месяцев. Когда он начал рассказывать про то, что я якобы признался ему в убийстве, мне захотелось заорать на него. Было ясно, что детали преступления ему сообщили копы — и про то, что в здании отключили электричество, и про то, что убийца использовал фонарик, и про многое другое. Да что там — про все. Все, что он сказал, было враньем — от первого до последнего слова. Я тогда сидел, слушал Хаффи и думал: «Господи, ведь этот парень поклялся говорить только правду. Судья должен делать так, чтобы все свидетели говорили правду. А прокурор знает, что его свидетель лжет. Ему прекрасно известно, что этот тип заключил сделку с копами, чтобы спасти свою задницу. Все это знают — кроме болванов-присяжных».
— Мне стыдно это говорить, но подобное случается постоянно, Куинси. В этой стране тюремные осведомители каждый день занимаются лжесвидетельством. В других цивилизованных странах им запрещено давать показания — но не у нас.
После моих слов Куинси закрывает глаза и качает головой, а затем произносит:
— Что же, когда увидите этот кусок дерьма, скажите ему, что я о нем еще не забыл.
— Если вы будете думать о мести, делу это не поможет, Куинси. Вы только себе нервы истреплете.
— Наверное. Но у меня много времени, а потому я могу размышлять о разных вещах. Вы собираетесь поговорить с Джун?
— Если она согласится мне что-нибудь сообщить.
— Готов побиться об заклад, что откажется.
Бывшая жена Куинси снова вышла замуж через три года после процесса над ним, затем развелась, потом вступила в брак еще раз. Фрэнки нашел ее — выяснилось, что она живет в Таллахасси и зовут ее теперь Джун Уокер. Судя по всему, ей удалось как-то наладить свою жизнь, связав ее с Отисом Уокером, электриком, работающим в студенческом городке университета штата Флорида. Живут супруги в районе, где селятся главным образом представители среднего класса, причем преобладают чернокожие. У Уокеров один общий ребенок. Еще у Джун пятеро внуков от детей, рожденных ею в первом браке, — внуков, которых Куинси, их дед, ни разу не видел даже на фото. После суда ему не доводилось встречаться и со своими тремя детьми — в его памяти они остались малышами, в этом смысле время для него будто остановилось.
— А почему бы ей со мной не поговорить? — произношу я.
— На суде она тоже наврала. Слушайте, Пост, они ведь все лгали, верно? Даже эксперты.
— Что касается экспертов, то я не уверен, что они врали намеренно. Скорее просто не имели никакой научной подготовки и не были компетентными специалистами.
— Да какая разница! Вы только подумайте. Черт побери, я отлично знаю, что Джун солгала. Она наврала насчет дробовика и фонарика. И еще когда сказала присяжным, что я находился где-то в городе в ночь убийства.
— А почему она это сделала, Куинси?
Он с недоверчивым видом качает головой, словно мой вопрос кажется ему глупым. Куинси откладывает трубку телефона, трет пальцами глаза и опять подносит трубку к лицу.
— Между нами ведь была война, Пост. Нам не следовало вступать в брак, а потом обоим чертовски нужен был развод. Во время процедуры развода Руссо здорово мне напакостил, а вскоре выяснилось, что я не могу платить алименты. Моя бывшая не работала и едва сводила концы с концами. Когда я начал задерживать выплаты, она стала подавать на меня в суд — иск за иском. Развод был тяжелым, но то, что последовало за ним, оказалось в сто раз тяжелее. Мы все больше ненавидели друг друга. Когда меня арестовали за убийство,