Нора почувствовала, что на глаза у нее наворачиваются слезы.
– Мы уже сделали пожертвования в пользу детей-калек, офицер, – парировал Лютер. – Через «Юнайтед уэй»[1], нашу церковь и наши налоги мы уже пожертвовали средства в пользу всех нуждающихся.
– Вы что же, не гордитесь своими полицейскими? – грубо вмешался Трин. Вне сомнения, он не раз слышал эту фразу из уст своего напарника.
Лютер помолчал секунду-другую, стараясь совладать с охватившим его гневом. Можно подумать, покупка календаря – единственный способ выразить гордость за своих полицейских. Точно согласие дать взятку в своей собственной гостиной является доказательством того, что он, Лютер Крэнк, горой стоит за парней в синей форме.
– В прошлом году я выплатил в городскую казну налогов на общую сумму тринадцать тысяч баксов, – сказал Лютер, а его горящие глаза так и сверлили при этом молодого Трина. – Часть этих денег пошла на выплату зарплаты вам. Другая – на зарплату пожарным, водителям «скорой», школьным учителям, сантехникам, уборщикам улиц, мэру города и штату его служащих, судьям, судебным исполнителям, тюремщикам, всем чиновникам, что заседают в магистрате, всем, кто работает в больнице милосердия. Они выполняют важную и большую работу. Да, сэр, поистине великую работу. И я горжусь всеми нашими городскими служащими. Но причем тут календарь, скажите на милость?
Трин, разумеется, ни за что не смог бы выстроить эту мысль в столь безупречном логическом порядке, а потому ответа у него не нашлось. И у Салино тоже. Повисла напряженная пауза.
Поскольку Трин не был способен на сколь-нибудь интеллигентную отповедь, он разозлился и решил, что непременно отомстит Крэнку. Запишет номер его машины, заляжет где-нибудь в засаде и поймает гадину на превышении скорости или проезде на запрещающий знак. Остановит, разозлит, дождется грубости или саркастического замечания, что даст ему право извлечь сукина сына из машины. А потом заставит прислониться к капоту с раскинутыми руками и расставленными ногами на глазах проезжающих мимо водителей. А потом... потом защелкнет на нем наручники и отвезет в тюрьму!
Приятные мысли вызвали у Трина улыбку. Салино в отличие от него не улыбался. До него уже дошли слухи о Лютере Крэнке и его дурацких планах на Рождество. Фромейер рассказал. Вчера ночью он специально проехал по Хемлок-стрит и увидел один-единственный дом, не украшенный снеговиком, как положено на Рождество. Выглядел этот дом непривычно вызывающе и странно.
– Жаль, что вы смотрите на все это именно таким образом, – с грустью заметил Салино. – Мы же просто стараемся собрать как можно больше денег для несчастных детишек.
Тут Норе захотелось ворваться в гостиную и крикнуть: «Вот чек! Давайте сюда ваш календарь!» Но она не сделала этого, поскольку понимала: последствия будут плачевны.
Лютер кивнул, губы поджаты, глаза так и сверлят Трина. А тот принялся драматическим жестом сворачивать календарь в трубочку, размышляя о том, кто же станет следующей жертвой. Календарь в его огромных мясистых лапах мялся, шуршал и становился все меньше и меньше. И вот наконец стал узеньким, точно ручка от швабры, и Трин сунул его обратно в трубку-футляр и прикрыл крышечкой. Церемония была закончена, пора уходить.
– Веселого Рождества, – кисло пожелал Салино.
– А полиция все еще спонсирует команду сиротского приюта по софтболу? – спросил Лютер.
– Конечно, обязательно, – ответил Трин.
– Тогда приходите весной, я пожертвую сто долларов на спортивную форму.
Ублажить полицейских не удалось. Они даже не смогли заставить себя сказать «спасибо». Лишь кивнули и переглянулись.
Напряжение не спадало. Лютер проводил их к двери в полном молчании, тишину нарушало лишь раздражающее похлопывание Трина дубинкой по ноге. Ведет себя точь-в-точь как скучающий ночной патрульный, высматривающий, кого бы огреть по голове.
– Речь шла о каких-то несчастных ста долларах, – с упреком заметила Нора, входя в комнату. Лютер стоял у занавесок, выглядывая на улицу сквозь щель – хотел убедиться, что они ушли.
– Нет, дорогая, о гораздо большем, – возразил он с таким видом, точно ситуация была необычайно сложной и лишь ему удалось взять ее под контроль. – Как насчет йогурта?
Для голодающих достаточно одного упоминания о еде, чтобы все остальные мысли вылетели из головы. Каждый вечер они вознаграждали себя маленькой упаковкой обезжиренной имитации фруктового йогурта, который поглощали в сосредоточенном молчании, наслаждаясь каждой каплей. Лютер сбросил уже семь фунтов, Нора – шесть.
* * *
Они объезжали район в пикапе, высматривая очередную жертву. Десять человек, все в черном; они полулежали в кузове, на тюках с сеном и горланили песни. Сверху наброшены одеяла, под ними так удобно держаться за руки или ущипнуть соседку за бедро, но все развлечения носили пока самый невинный характер. Ведь они как-никак из лютеранской церкви. Их предводительница сидела за рулем, рядом с ней примостилась жена священника, игравшая по воскресеньям на органе.
Пикап свернул на Хемлок-стрит, и выбор тут же был сделан. Приближаясь к неукрашенному дому Крэнков, водитель сбросил скорость. К счастью, в этот момент на улице находился Уолт Шёль. Возился с проводом-удлинителем, в котором не хватало добрых восьми футов, чтобы обеспечить подачу электричества из гаража к самшитам, обвитым гирляндами из сотен зеленых лампочек. Поскольку Крэнки от иллюминации отказались, он, Шёль, решил, по всей видимости, как-то компенсировать пробел.
– А эти дома? – притормозив, спросила Уолта женщина за рулем.
– Да. А что?
– Да так просто. Вот ездим, поем рождественские гимны. Мы молодежная группа из лютеранской церкви Святого Марка.
Тут Уолт расплылся в улыбке и даже уронил провод. Вот это кстати. Да что вообще вообразили эти Крэнки? Что смогут удрать от Рождества?
– Они что, евреи, что ли? – спросила женщина.
– Нет.
– Тогда буддисты или вроде того?
– Да нет, ничего подобного. Методисты. Просто в этом году пытаются избежать Рождества.
– Что?
– Вы меня слышали. – Уолт, широко улыбаясь, стоял у двери водителя. – Он вообще чудной, доложу я вам. Убегает от Рождества, хочет сэкономить деньги на круиз.
Предводительница и жена священника обменялись многозначительными взглядами, а потом долго смотрели на дом Крэнков, что находился через улицу. Юнцы в кузове перестали петь и прислушивались к каждому слову. Соображали, что к чему.
– Думаю, парочка рождественских гимнов пойдет им на пользу, – с надеждой заметил Шёль. – Так что давайте запевайте.
Хористы спрыгнули на землю, потом юнцы перебежали на другую сторону улицы и остановились возле почтового ящика Крэнков.
– Да вы поближе подойдите! – крикнул Шёль. – Они против не будут.
Хор выстроился вдоль дома, рядом с любимой клумбой Лютера. Шёль бросился к двери и попросил Бев срочно позвонить Фромейеру.
Лютер выскребал ложкой остатки йогурта, когда хор громко и торжественно грянул первые строки знаменитого рождественского гимна «Да пребудет с вами Господь, празднуйте и веселитесь». Это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Чета Крэнков кинулась в укрытие. Низко пригнувшись, они бросились из кухни. Лютер впереди, Нора следом. Ворвались в гостиную и подбежали к