К отцу Кляйнзорге подбежала дочь господина Хосидзимы, катехизатора общины, и сказала, что ее мать и сестра погребены под развалинами их дома в задней части миссии; одновременно священник заметил, что дом воспитательницы католического детского сада рухнул и погреб ее под собой. Пока отец Ласалль и госпожа Мурата, экономка миссии, откапывали воспитательницу, отец Кляйнзорге поспешил к уничтоженному дому катехизатора и стал разбирать груду обломков. Из-под нее не раздавалось ни звука — он был уверен, что мать и дочь Хосидзима погибли. Наконец в том месте, которое совсем недавно было углом кухни, он увидел голову госпожи Хосидзима. Полагая, что она мертва, он стал вытаскивать ее за волосы, но она внезапно закричала: «Итай! Итай! Больно! Больно!» Он продолжил раскапывать и поднял ее из руин. Ему также удалось найти ее дочь. Обе пострадали не очень сильно.
Общественная баня, расположенная рядом с территорией миссии, загорелась, но, поскольку ветер дул с юга, священники решили, что огонь обойдет их стороной. И все же отец Кляйнзорге проявил предусмотрительность: пошел в дом, чтобы забрать кое-какие вещи, которые ему не хотелось терять. Его комната являла собой странное и парадоксальное зрелище. На торчащем из стены крючке болталась полностью сохранившаяся аптечка, но вся одежда священника, висевшая на соседних крючках, исчезла. Его рабочий стол рассыпался в щепки, которые теперь валялись по всей комнате, а простенький чемодан из папье-маше, ранее спрятанный под столом, стоял так, что не заметить его было невозможно: посреди дверного проема, ручкой вверх, без единой царапины. Позже отец Кляйнзорге стал объяснять это вмешательством Провидения, поскольку в чемодане лежал его требник, бухгалтерские книги всей епархии и существенная сумма бумажными купюрами, которая принадлежала миссии и была передана ему на хранение. Он выбежал из дома и спрятал чемоданчик в бомбоубежище.
Примерно в это время отец Цесьлик и отец Шиффер, который все еще истекал кровью, вернулись и рассказали, что дом доктора Канды лежит в руинах, а пожар не позволил им покинуть тот район, который они считали пострадавшим, и добраться до частной клиники доктора Фудзии на берегу реки Кио.
Клиники доктора Масакадзу Фудзии больше не было на берегу реки Кио — она покоилась в самой реке. После того как здание обвалилось, доктор Фудзии был настолько ошеломлен и его грудь так сильно сжимали две большие балки, что поначалу он не мог пошевелиться и просто висел на одном месте минут 20, пока утро становилось все темнее. Но потом мысль, что скоро начнется прилив и хлынувшая через устье вода накроет его с головой, испугала и заставила действовать; собрав все оставшиеся силы, он начал выкручиваться и изворачиваться (правда, не мог пользоваться левой рукой, которая была совершенно бесполезна из-за боли в плече), и довольно быстро ему удалось освободиться из тисков. Немного передохнув, он взобрался на груду бревен, отыскал одну балку — достаточно длинную, достававшую до берега, и, превозмогая боль, добрался по ней до суши.
Доктор Фудзии был в одном нижнем белье, грязный и мокрый до нитки. Майка порвалась и пропиталась кровью из глубоких порезов на подбородке и спине. В таком неприглядном виде он вышел на мост Кио, рядом с которым располагалась его клиника. Мост уцелел. Без очков он видел плохо, но вполне достаточно, чтобы поразиться числу разрушенных домов вокруг. На мосту он встретил своего знакомого врача по имени Матии и потрясенно спросил: «Как думаете, что это было?»
Доктор Матии сказал: «Должно быть, Моротоффу-но ханакаго» («цветочными корзинами Молотова» японцы деликатно называли «хлебные корзины Молотова», или зажигательные кассетные бомбы [10]).
Поначалу доктор Фудзии увидел только два пожара: один на противоположном от его клиники берегу реки, а второй довольно далеко на юге. Но в то же время они с приятелем наблюдали картину, которая их немало озадачила и которую они как врачи принялись обсуждать: хоть огня почти не было, они видели бесконечную и жалкую вереницу раненых, у многих виднелись ужасные ожоги лица и рук. «С чего бы это?» — спросил доктор Фудзии. В тот день утешали даже гипотезы, и доктор Матии защищал свою версию. «Возможно, все дело в цветочных корзинах Молотова», — сказал он.
С утра, когда доктор Фудзии провожал на железнодорожную станцию своего друга, не было даже слабого ветерка, но теперь порывы ветра носились в разные стороны; здесь, на мосту, дул восточный ветер. Новые пожары возникали повсюду, огонь быстро распространялся, и очень скоро на мосту стало невозможно стоять из-за накатывающих волн горячего воздуха и дождя из пепла. Доктор Матии перебежал на дальний берег реки — и дальше, на улицу, еще не охваченную огнем. Доктор Фудзии спустился в воду и укрылся под мостом, где уже нашли убежище несколько десятков человек и среди них — его слуги, которым удалось выбраться из-под развалин дома. Из-под моста доктор Фудзии увидел двух своих медсестер: одна висела вниз головой на бревне, оставшемся от клиники, другой бревна больно сдавили грудь. Он позвал на помощь несколько человек и смог освободить обеих. На мгновение ему показалось, что он слышит голос племянницы, но найти ее не удалось; больше он ее никогда не видел. Четыре его медсестры и оба пациента тоже погибли. Доктор Фудзии вернулся в воду и стал ждать, пока огонь утихнет.
Все, что произошло с докторами Фудзии, Канда и Матии сразу после взрыва (а судьбы их были довольно типичны, примерно то же самое случилось с большинством гражданских и военных врачей Хиросимы), — кабинеты и клиники разрушены, оборудование уничтожено, да и их собственные тела тоже в той или иной степени покалечены, — все это объясняет, почему такое число пострадавших горожан не получили медицинской помощи и почему многие из тех, кто мог бы выжить, погиби. Из 150 врачей в