В январе 1349 года в Базеле местные жители-евреи были сожжены на одном острове на Рейне, а ответственно подошедшие к гигиене жители Шпейера, опасаясь заражения, поместили умерших от чумы мертвых евреев в винные бочки и сбросили в реку. В феврале в качестве профилактической меры Страсбург собрал своих евреев на местном кладбище и сжег их. Войдя на кладбище, несколько молодых красивых евреек отказались от помилования христианами и настояли на том, чтобы тоже пойти на костер. Но чума все равно не помиловала Страсбург. В Вормсе члены местной еврейской общины, опасавшиеся смерти от рук своих христианских соседей, заперлись в своих домах и подожгли себя. В Констанце под серым мартовским небом группа евреев с песнями и смехом вошла в огонь.
Пока чума пробиралась через непроходимые леса Германии, из ловушки средневекового тевтонского менталитета вырвался еще один демон: флагелланты, которые верили, что проклятие великого мора можно снять путем самобичевания и убийства евреев. Двадцать лет спустя один свидетель вспоминал истерию, вызванную флагеллантами. «Люди, – писал он, – злобно истязали свои обнаженные тела до крови, а толпы, то плачущие, то поющие, кричали: «Спасите нас!»[86]
В мае 1349 года английский корабль, перевозивший шерсть, принес чуму в Берген, Норвегию. Через несколько дней после прибытия все пассажиры и члены экипажа погибли. К концу короткого скандинавского лета чума устремилась по восточной дуге в сторону Швеции, где король Магнус II, полагая, что мор – промысел разгневанного Бога, ввел в стране «пятницы без еды» и «босые воскресенья», в надежде усмирить Его божественный гнев. Подойдя к восточному побережью Гренландии, Y. pestis столкнулась с высокими ледяными скалами, которые подобно щиту поднимались над холодным, покрытым белой шапкой морем. Не испугавшись, палочка не сдалась. Позже наблюдатель напишет, что с этого момента «ни один смертный никогда не видел этот [восточный] берег или его жителей»[87].
За три с половиной года Y. pestis завершила свой круг смерти. Чума затронула жизнь каждого европейца: убив треть из них, болезнь оставила две трети скорбящих и плачущих.
Такова история этой эпической трагедии.
Глава II
«Они монстры, а не люди»
На карте Евразийская степь похожа на рай для путешественника, ведь картографы изображают ее в виде широкой зеленой полосы, которая свободно простирается через середину континента, от Белоруссии до Китая. Однако раем она может показаться только весной, когда воздух теплый, трава не слишком высокая, а ветер разносит запахи диких цветов. Наполеон, а вслед за ним и Гитлер узнали, что такое западная степь зимой – это поля, покрытые снегом высотой по пояс, это огромное безликое море, которое вздымается и клубится, когда из тундры дует арктический ветер. На карте невозможно изобразить летнее солнце, которое висит так низко над голыми августовскими равнинами, что, кажется, путешественник может вытянуть руку вверх и почти дотронуться до него, нельзя передать непрекращающееся жужжание комаров, которые в некоторых частях степи бывают размером с большой палец человека и могут оставить укус размером с небольшую опухоль.
Дальше на восток, на Монгольском плато, где степь огибает пустыню Гоби, простирающуюся по территории Китая, картографы часто указывают на изменение ландшафта – здесь начинается полоса песочного цвета. Части восточной степи напоминают морское дно, высохшее под солнцем за много миллиардов лет. Между ржавыми каньонами обрыва и песчаными возвышенностями, больше напоминающими холмы, чем горы, низкие волнистые участки скалистого грунта стекаются в безграничный горизонт, похожий на морские волны, в то время как над головой, над шумными стаями кружащихся стервятников – бескрайнее небо, давящее своей бесконечностью, которая буквально сжимает душу до размеров спичечной головки. Даже в разгар весны единственное, что можно найти в этой части степи, – это пучки твердой колючей травы и кости людей и животных, которым не посчастливилось пережить зимние снегопады.
В путеводителе La Practica della Mercata Франческо Бальдуччи Пеголотти попытался облегчить долю средневекового путешественника по степи с помощью заверений: «дорога из Таны в Пекин совершенно безопасна»; советами в отношении секса – «купец, который хочет взять с собой из Таны женщину, может спокойно сделать это», – а вот чего нельзя делать никогда: «не пытайтесь сэкономить на [переводчике], выбрав плохого»[88][89]. Но La Practica давала не вполне верные рекомендации. Покидая Каффу, путешественник должен был рассчитывать на то, что он проведет восемь-двенадцать месяцев на спине монгольского пони или в гужевой повозке, не увидит вокруг себя ничего, кроме горизонта и степи, а ночью единственным источником тепла будет тепло тела его попутчика[90]. Столь же дикими, как и местность, были грозные монголы, населявшие азиатские равнины. «Они как животные», – писал один путешественник с Запада. «Они живут как первобытные люди и кладут мясо под седло, чтобы размягчить его, не используют плуг и не имеют постоянного жилья. Если вы их спросите, откуда они пришли и где родились, они не смогут ответить»[91]. Гильом де Рубрук, фламандский священнослужитель, посетивший Монголию в тринадцатом веке, назвал татарских женщин «удивительно толстыми» с «ужасно разукрашенными лицами», а мужчин – похожими на карикатуры, с короткими коренастыми телами и «чудовищно огромными головами»[92]. И мужчины, и женщины были невероятно грязными – монголы не мылись, полагая, что это может разозлить Бога.
Французский историк Рене Гроссе назвал открытие Азии «столь же важным событием для людей Средневековья, как открытие Америки для людей эпохи Возрождения»[93]. Но было бы точнее называть открытие Азии в Средневековье не просто «открытием», а «повторным открытием». Во времена античности новости с Востока время от времени доходили на Запад по Шелковому пути, который проходил через перешеек пустыни между Китаем и Аравией или через снежные перевалы Памирских гор в Центральной Азии, где встречались представители Рима и Китая для обмена товарами. Но с начала седьмого века Европа оказалась в изоляции на западном краю Евразии, став пленницей своего собственного хаоса и краха. Пробуждающийся Запад одиннадцатого и двенадцатого веков знал о Востоке, точнее, о тонкой полосе берегового Ближнего Востока, где генуэзским и венецианским купцам разрешалось покупать азиатские товары у арабских посредников с огромной наценкой. За пределами же Аравии все утопало в мифах, окутанных легендами, – о странных азиатских расах вроде