Динамика численности грызунов не имеет большого значения для людей, помимо чистого интереса к тайнам природы. Однако человеку важен тот факт, что в годы всплесков рождаемости города, деревни и биваки с большой вероятностью наводняют голодные грызуны. За один тридцатичетырехлетний период в восточной степи в годы всплеска численности тарбаганов случилось четыре из пяти вспышек чумы, ее жертвами становились даже местные охотники, которые с самого раннего возраста понимали опасность отлова больных животных. Если даже опытные ветераны степи оказались уязвимыми для Y. pestis, то можно себе представить, что случится с группой неосторожных чужаков, которым не повезет столкнуться с колонией тарбаганов в Монголии, Маньчжурии или Сибири в разгар всплеска рождаемости, особенно если продовольственные запасы тарбаганов находятся под угрозой не только из-за демографического давления, но и из-за длительных экологических изменений.
На самом деле даже не нужно представлять, что может случиться – для этого есть исторический прецедент. В период с 1907 по 1910 год мировая цена на шкуры тарбагана увеличилась в четыре раза – с 0,3 до 1,2 рубля, что привело к соответствующему увеличению числа охотников за этими животными. Многие из новичков были неопытные в этом деле китайцы, которые гнались за длинным рублем и не знали степных легенд о том, как опасно охотиться на тарбагана, передвигающегося шатающейся походкой. В апреле 1910 года в поселениях охотников в Маньчжурии разразилась легочная чума. В течение года погибло шестьдесят тысяч человек[124].
В случае средневековой Черной смерти первыми зараженными «новичками» могли стать монгольские скотоводы, которые искали новые пастбища. В течение четырнадцатого столетия направление ветра, дующего в Евразии, изменилось, а с ним изменился и климат континента. В Европе стало более влажно, а в Азии – сухо. Эта погода, установившаяся на Востоке, возможно, вынудила татарских скотоводов покинуть свои прежние пастбища и отправиться в самый ареал обитания тарбаганов в северной степи[125]. Опасностей этого региона они не знали, так же как о них не знали и китайские охотники в Маньчжурии в начале двадцатого века. Пастухи заразили чумой других путешественников: арабских, персидских, итальянских или среднеазиатских купцов, татарских всадников и солдат, китайских или украинских рабочих. Ко всему прочему, политические и экономические изменения, такие как расцвет Монгольской империи и развитие зарождающейся глобальной экономики, позволили Y. pestis преодолеть такие огромные расстояния. Ни относительно неплотное население, ни какие-либо другие барьеры не смогли удержать ее в естественной ловушке, формировавшейся во внутренней Азии на протяжении нескольких веков. Объединив беспокойную степь под pax Mongolica[126], татары создали в бескрайних, просторных степях Азии и России несколько пересекающихся друг с другом коммуникационных сетей, включая ям – почтовую службу, а также новые торговые маршруты и сеть караван-сараев.
Уильям Макнил, автор книги «Эпидемии и народы», считает, что стоянки для отдыха в караване могли сыграть ключевую роль на раннем этапе распространении чумы. «Несомненно, обширная сеть караван-сараев, раскинутых по всей Центральной Азии, сыграла свою роль в распространения чумы в малонаселенных районах. Каждое место отдыха для караванов, должно быть, было переполнено блохами и крысами, которых привлекало достаточно большое количество продуктов питания, необходимых для того, чтобы прокормить путешественников и их животных»[127].
Итак, Черная смерть появилась в пустыне Гоби или рядом с ней, и палочка Y. pestis, скорее всего, побывала в нескольких таких караван-сараях перед тем, как взобраться на милю вверх – к горячему озеру Иссык-Куль, где впервые произошла вспышка чумы. Нагретый термальными источниками до 30–35 градусов по Цельсию, Иссык-Куль расположен на высоте полторы тысячи метров над уровнем моря в чаше из снежных гор и густого леса. Сегодня местность вокруг озера полна призраков – советских, царских и даже нескольких татарских, а в паре сотен метров от береговой линии видны лишь волнистые очертания затопленной деревни. Но в середине четырнадцатого века Иссык-Куль был оживленным торговым центром на северном степном маршруте. Отсюда путешественники, направлявшиеся на восток, могли быстро попасть в Китай, а те, кто ехал на запад, отправлялись по дороге на Каффу, Тебриз или Багдад. В средневековом Иссык-Куле также проживало совершенно особенное местное население. Многие из его жителей были несторианами, христианской сектой сирийского происхождения, которая была распространена в раннем Средневековье по всей Азии. Прибыв в Китай, пионеры-евангелисты, например, Джованни из Монтекорвино, были удивлены, что над такими городами, как Ханчжоу, возвышаются церковные шпили. «Мы видели много христиан, проживающих по всему востоку, и много прекрасных церквей, высоких, древних и с прекрасной архитектурой»[128], – говорил один гость с запада.
Несторианцы были хорошо образованными людьми и любили витиевато выражаться. Эпитафии на надгробиях, найденные на двух местных кладбищах Иссык-Куля, написаны цветистым, замысловатым языком. Одна из них сообщает прохожему: «Это могила Шлихи, знаменитого толкователя и учителя, он освещал своим светом все монастыри… Его голос бы так же высок, как звук трубы». Вот еще одна надгробная надпись: «Это могила Песоха, известного евангелиста и проповедника, который просвещал всех. Славился своей мудростью, и пусть наш Господь соединит его дух духами святых»[129].
Для сравнения: надпись на третьем несторианском надгробии, про супругов Кутлука и Магну-Кельку, почти пугающе простая. Не упоминается никаких их достижений, не восхваляется их благочестие. Надгробие дает нам достаточно информации, чтобы предложить следующий сценарий: однажды утром 1339 года, возможно, это было ароматное раннее летнее утро, когда температура воздуха была почти равна температуре воды в озере, Кутлук проснулся с ранними симптомами чумы. В тот первый день он почувствовал головокружение и тошноту, симптомы настолько ненавязчивые, что Магну-Келька до обеда даже не подозревала, что ее муж болен. Однако за трапезой Кутлука внезапно вырвало едой. На второй день своей болезни Кутлук проснулся с ужасной болью в паху. В одночасье между пупком и пенисом образовался твердый комок размером с яблоко. В этот день Магну-Келька пощупала опухоль пальцем – боль была настолько ужасной, что Кутлук скорчился и его снова вырвало.
К вечеру у Кутлука появился новый симптом – он начал кашлять густыми сгустками кровавой слизи. Кашель продолжался несколько часов. Когда ночь накрыла озеро, потный Кутлук, трясущийся от лихорадки, начал бредить. Ему казалось, что он видит людей, висящих на языках на деревьях, охваченных огнем, людей, горящих в печах, задыхающихся зловонным дымом, проглоченных чудовищными рыбами, обглоданных демонами и укушенных змеями. На следующее утро, когда Кутлук снова видел ужасный сон, вернулся кашель – на этот раз он усилился. К полудню губы и подбородок Кутлука были все в крови, а на грудной клетке были отпечатки, словно от горячего утюга. Той ночью, когда Магну-Келька обтирала тело Кутлука, опухоль на его паху начала булькать. На мгновение Магну-Келька подумала, что опухоль словно