Ваш вес Гадальщик мог с ходу определить с точностью до кило с небольшим, или вы получаете приз. Если вам это до лампочки (а попадались и такие, кто не очень хотел разглашать тайну своей комплекции перед добродушно настроенной толпой средь яркого летнего дня), то спасибо за внимание и идите себе дальше: Гадальщик и сам не сказать чтобы горел энтузиазмом из одного лишь интереса испытывать прочность своих весов, умещая на них полтора центнера живого женского веса, вскормленного на родных американских кормах. С таким же успехом он мог на глаз указать ваш возраст, дату рождения, род занятий, любимую марку машины (отечественной или заграничной) — да что там, даже марку сигарет. Если Гадальщик допускал промах, то дальше вы уже шли, гордо сжимая пластмассовую заколку для волос или пакетик с бухгалтерскими резинками, довольные тем, что переиграли забавного человечка с его кривыми, какими-то детскими знаками (знай наших: ума как-никак палата); при этом до вас не сразу доходило, что вы просто отдали ему два четвертака за удовольствие узнать то, что вы и так всю дорогу знали, да еще и купились на бонус из совершенно никчемных резинок, цена которым цент за пачку. И может, тогда, наряженные еще и в купленную у него же белую майку с трафаретной надписью «Гадатель Дэйв», вы оборачивались на его загородку, оставшуюся в отдалении за спиной, и невольно льстили ему мыслью, что он, видать, и вправду парень проницательнее некуда, раз его здесь все знают.
Гадальщик и впрямь был подвижен умом и проницателен в том смысле, в каком были проницательны со своей дедукцией Шерлок Холмс, аналитик Дюпен или маленький бельгиец Пуаро. Он был наблюдателем, делающим обобщения и выводы из наглядных признаков, сопутствующих на данный момент тому или иному персонажу. В расчет брались одежда человека, его обувь; то, как он держит при себе наличность; состояние рук и ногтей; вещи, пробуждающие при прогулке по настилу его интерес и внимание; даже минутные паузы и колебания, модуляции голоса и машинальные жесты, которыми человек тысячей неброских способов раскрывал себя. Луч внимания Гадальщика бороздил ту среду, в которой этому якобы нехитрому качеству не придавалось толком ни цены, ни значения. Люди нынче не слушали и не смотрели, они лишь думали, что слушают и смотрят. Они упускали больше, чем воспринимали, их глаза и уши постоянно были настроены на получение новой информации, на очередную ее дозу, заготовленную для них телевидением, радио, киноиндустрией; едва успев сглотнуть порцию чего-то нового, от старого они тут же избавлялись, не успев даже вдуматься в его смысл и ценность. Гадальщик был не такой. Он принадлежал к людям иного порядка, более старого, исконного склада. Он был чутко настроен на изображения и запахи, на шепоты, подчеркнуто громко звучащие в ушах, на мелкие, щекочущие волосики носа ароматы, что принимают в уме характерный цветовой оттенок. Зрение у Гадальщика являлось лишь одним из привлекаемых органов чувств, причем зачастую в общем наборе оно играло откровенно второстепенную роль. Подобно нашим первобытным предкам, в качестве первичного источника информации он опирался не на одни лишь глаза, а доверялся всем органам чувств одновременно, используя их на полную. Ум у него был как приемник, постоянно настроенный на перехват даже самых слабых радиоволн.
Что-то, само собой, давалось ему относительно легко: скажем, вес и возраст. Достаточно просто выходило и с автомобилями, по крайней мере на первых порах, когда народ в Олд-Орчард приезжал в основном на отечественных марках. Лишь позднее, в восьмидесятых — девяностых, когда все заполонил импорт, угадывать стало сложней, хотя Дэйву до сих пор удавалось удерживать планку примерно пятьдесят на пятьдесят.
Род занятий? Что ж, иногда какие-нибудь полезные детали всплывали по перехвату подачи, когда Гадальщик вслушивался в слова и тон приветствия, в ответы, в то, как люди отзывались на те или иные ключевые слова. При этом он параллельно вглядывался еще и в тайные знаки и намеки, которые могли дать одежда и кожа: изношенность или занятнанность манжет выдавали труд клерка, причем низкого пошиба, раз тот вынужден носить свою рабочую рубашку во время отпуска; пристальное изучение рук могло открыть на большом и указательном пальцах легкую примятость от ручки. Иной раз пальцы на одной или обеих руках могли быть чуть сплющены: первое, таким образом, намекало на привыкшего стучать по арифмометру счетовода-бухгалтера, второе почти наверняка выдавало секретаря или машинистку. У поваров неизменно читались мелкие следы ожогов на предплечьях, костные мозоли от ножа на указательном пальце, пятнышки от гриля и полузажившие зарубки в тех местах, где цапнул резак. Не встречалось еще такого механика, который дочиста оттер бы с желобков кожи машинное масло. Копы сами по себе бросались в глаза, а воякам уж проще было являться со своим наградным иконостасом.
Однако наблюдательности без памяти грош цена, а потому Гадальщик постоянно вбирал в себя детали неспешно текущего по променаду многолюдства, от обрывков разговоров до бегло замеченных вещичек. Если прохожий, скажем, останавливался прикурить, Дэйв мгновенно подмечал у него пачку «Мальборо», а заодно зеленый галстук. Владелец припаркованной неподалеку машины немедленно помечался как «„Форд“ в красных подтяжках». Все раскладывалось по полочкам на случай дальнейшей пригодности: даром что по-крупному осечки Гадальщик никогда не допускал — профессиональную доблесть необходимо было неуклонно блюсти, да еще и смотреться молодцом в глазах окрестных зевак. Дэйв не продержался бы у своей загородки все эти десятилетия, если б просто тыкал пальцем в небо, а затем с виноватым видом замазывал перед туристами собственные промахи надувными шариками.
Свою выручку Гадальщик понадежней засунул в карман и, прежде чем закрываться, еще раз напоследок огляделся. За день он успел утомиться, побаливала голова, и все равно жаль будет, когда все разъедутся. Не секрет, есть среди его знакомых такие, кто плачется о нынешнем состоянии Олд-Орчарда: дескать, красивый песчаный берег за век строительства окончательно погублен, а уж с появлением всяких