— Отец рассказал мне, что ты пытаешься сделать, и хочу сказать тебе, что я тобой очень горжусь. Если ты квалифицируешься, я приеду на Гавайи, чтобы тебя поддержать.
Я был ошарашен.
— Ты это серьезно, Дон? — недоверчиво спросил я. — Ты честно проделаешь весь этот путь до Гавайев?
— Только квалифицируйся, и я точно там буду, — ответил он.
Это был не единственный сюрприз, преподнесенный мне Доном. Когда я позвонил ему после соревнований и сказал: «Мы едем на Гавайи», он ответил: «Давай посмотрим, что я смогу для тебя сделать». Дон работал в компании Canadian Airlines, которая выполняла рейсы в Сидней. Он договорился с руководством компании, что они оплатят мне связанные с соревнованиями транспортные расходы и даже еще один полет во Флориду, где я тренировался в течение месяца перед гавайским Ironman 1995 года. Позднее я слетал в Канаду, где познакомился с Мораг и Кении.
Большинству людей Гавайи представляются раем на земле. Эти люди никогда не пробовали выступать в триатлоне Ironman в Коне.
Начало состязания было довольно приятным. Джонно и Дэвид Уэллс донесли меня до воды, где я и еще полторы тысячи участников со всех уголков света и из всех слоев общества стали ждать выстрела пушки, знаменующего старт гонки. Но лишь на мне одном был гидрокостюм — организаторы пошли на эту уступку, чтобы придать мне дополнительную плавучесть, поскольку я не мог задействовать свои ноги. Об этой договоренности знали немногие, поэтому один из участников сердито крикнул:
— Эй, а почему ты в гидрокостюме?
Прежде чем я успел сказать хоть слово, ему ответил Гордон Белл, один из моих земляков-австралийцев:
— Он же колясочник, дурья твоя башка.
Это была последняя услышанная мною жалоба на мой гидрокостюм и последнее уничижительное замечание в мой адрес со стороны других участников. Ожидая старта в воде, окруженный всеми этими людьми, каждый из которых мечтал стать «железным человеком», я пытался впитать в себя всю сцену и запечатлеть ее в памяти. Утреннее солнце сожгло висевшую над водой тонкую пелену тумана. Вверху шумели вертолеты, спортсмены меняли позиции и плескались в воде, расслабляя мышцы. Кое-где вокруг меня слышались разговоры, но я не разбирал смысл сказанного. Голоса смешивались в неясный шум. Я огляделся вокруг и позволил себе насладиться моментом. Я был здесь, в Коне, готовый справиться с самой трудной из всех мыслимых гонок. Момент был просто волшебным.
Затем прогремела пушка, и передо мной разверзлись врата ада. Вода, взбитая ударами рук и ног, забурлила, как кипяток. Плавательный этап триатлона нередко завершается для людей сломанными носами. По этой причине я старался держаться ближе к краю основной массы пловцов. Несмотря на то что из-за этого мне пришлось проплыть немного больше, движение в стороне от толпы ограждало меня от неприятностей. Однако первоначальный поток адреналина заставил меня выложиться почти полностью. Я знал, что нужно равномерно распределять силы, но стартовал так быстро, что уже на подходе к точке поворота мне стало не хватать воздуха. Я стал мысленно говорить себе: «Не суетись. Успокойся!» Увещевание сработало. Возвращаясь назад, к берегу, я вошел в нужный ритм. Подо мной стремительно сновали мелкие рыбешки, в то время как маленькие волны помогали мне, подталкивая к берегу. Я выбрался из воды через 1 час 7 минут. Взглянув на свой результат, я ухмыльнулся. «Мы хорошо смотримся!» — сказал я Джонно и Дэвиду, когда они несли меня к байку. Я чувствовал уверенность в том, что без проблем смогу завершить дистанцию намного раньше установленного лимита времени.
Затем мне довелось узнать, почему Ironman в Коне не похож ни на какую другую гонку в мире. Гавайский рай стал для меня сущим адом, пусть даже там и не было маленького рогатого существа в красном одеянии и с вилами в руках.
Трасса велоэтапа проходит по шоссе Королевы Каахуману — холмистой дороге, разрезающей поля древней лавы. Черные вулканические камни впитывают и усиливают жар солнца. Поскольку сиденье моего хендсайкла расположено низко, совсем рядом с дорожным покрытием, на велоэтапе я чувствовал себя так, словно все 180 километров мне пришлось ехать через раскаленное пекло. Солнце палило, вызывая тяжелые ожоги на руках и задней стороне шеи. В нормальной обстановке легкий ветерок мог бы принести облегчение, но в этих местах все наоборот. Пассатные ветры лишь усиливают жару и делают ее совершенно невыносимой. Мне советовали подготовиться к жаре, но я даже представить не мог, что ветер может быть настолько ужасным. Вскоре после того, как я выехал на трассу Королевы Каахуману, скорость дующего мне прямо в лицо встречного ветра стала достигать почти сотни километров в час. Чтобы продвигаться вперед, мне пришлось использовать самую низкую передачу, даже на крутом склоне. Спортсмены пролетали мимо меня, многие из них кричали: «Хорошо работаешь! Продолжай в том же духе!» Я пытался, но ветер и жара в сочетании с усталостью от работы одними руками сделали свое дело.
Через пять часов я наконец добрался до поворотной точки на середине маршрута. И вот тогда я открыл для себя еще один из секретов гонки в Коне. Вскоре после полудня пассатные ветры меняют направление на 180 градусов. Я рассчитывал, что мне придется ехать при попутном ветре, но вместо этого пришлось сражаться с тем же встречным ветром скоростью под 100 километров в час, что и на первой половине дистанции. По словам местных жителей, это были самые сильные ветры за последние десять с лишним лет. Когда я пытался заставить рукоятки крутиться с нужной скоростью, руки у меня горели огнем. Меня обгоняли все новые и новые соперники. Уверенность, которую я чувствовал, выбравшись из воды, давно сдуло ветром. Я бросил взгляд в сторону океана. Солнце на небе продолжало опускаться все ниже и ниже. Я знал, что оно скроется за горизонтом в 5:30 и это будет крайним временем для завершения велоэтапа. Меня стали одолевать сомнения.
Где-то к трем часам дня сомнения усилились. Я был уже почти уверен в том, что не смогу уложиться в отведенное на велоэтап время. Вдруг я заметил Джонно, Дэвида и Дона, которые стояли на обочине и размахивали маленькими австралийскими флажками. Увидев их, я на какое-то мгновение ощутил прилив энергии, но дело шло к вечеру и даже широкая улыбка Дона не могла существенно поднять мой дух. Мне едва удавалось заставлять свои руки крутить рукоятки. У меня больше не было