Нападения на Италию также находят отражение в христианских жизнеописаниях. Мы читаем о том, что Максим, епископ Туринский, тщетно призывал свою паству не страшиться гуннов и уповать на Бога, который даровал Давиду победу над Голиафом. Разве в Писании не обещано помилование каждому городу, в котором обрящется хотя бы десять праведников? Турин помилован не был. Но еще хуже пришлось крупному городу Аквилее, само местоположение которого веком позже оказалось трудно определить. Было и много других. Но Рим, величайший из всех, оказался более удачливым. Разумеется, он пострадал от варварских нападений; археологи нашли подтверждения разрушений и пожаров внутри городских стен. Тем не менее до середины шестого века он оставался, в сущности, таким же, каким его знала античность. И, что еще важнее, римские епископы начинали пользоваться подлинным влиянием, еще не над всей Европой, но над самим городом и Италией. Это не было предопределено. Как мы уже видели, сообщество сенаторов, основных землевладельцев Италии, в Риме чувствовало себя лучше всего и именно там пользовалось самой большой властью. Не ослабевал и их контроль над территориальной политикой, так как с течением времени они перестали быть язычниками и превратились в ортодоксальных христиан. Император, несмотря на свою непричастность к ним, также имел среди них своих официальных представителей. Превосходство, которого постепенно добивались римские епископы, следует отнести на счет самых разнообразных причин, причем отсутствие любой из них могло бы оказаться для них роковым.
В числе этих причин можно выделить, во-первых, экономическую власть. Римская епархия была щедро одарена землей императором Константином, и этот дар постепенно разросся до такой степени, что епископы были богаче любого сенаторского рода. Во-вторых, епископы с большой мудростью и талантом приспосабливали к своим собственным нуждам административные традиции империи; самые ранние папские документы (относящиеся к концу четвертого века) имеют своим источником канцелярию, безошибочно воспроизводящую аналогичный институт Римской империи. Здесь имела место преемственность, рассчитанная, намеренно или нет, на то, чтобы усыпить подозрения и вызвать доверие. Более того, у епархии имелась собственная библиотека; и это что-то да значило в городе, некогда славившемся своими коллекциями языческих книг. К тому же римские епископы развивали и насаждали самый мощный христианский культ Средневековья — почитание ап. Петра, первого епископа Римского. Скрывавшееся в этом притязание на первенство над всеми прочими кафедрами никогда не принималось как само собой разумеющееся; слово преемников св. Петра, епископа и мученика, имело особый вес просто потому, что они были его наследниками. К этому добавлялось рвение, с которым они отстаивали полноту тринитарного учения св. Августина и африканских отцов перед лицом германского арианства. Они ратовали за ортодоксию. Наконец, подобно многим другим епископам, они с самой выгодной стороны проявляли себя при политических неурядицах и, справедливо было бы добавить, извлекали из них все, что можно. Они оказались естественными лидерами; и апологеты ортодоксии не позволили людям забыть об этом. Словом, обстоятельства как будто сговорились, чтобы возвысить Римскую кафедру из сравнительной неизвестности в начале четвертого века к славе начала пятого века. Летом 452 года гунны Аттилы приостановили свое продвижение на юг через Италию у Мантуи. Здесь их встретило посольство, в которое, как мы полагаем, входили три самых влиятельных римлянина своего времени, люди, чье назначение на посты было поддержано всем весом сената. Одним из этих троих был папа Лев I. Его церковное первенство, возможно, мало что значило для язычника Аттилы; но в глазах римлян он был естественным выразителем воли императора, должностным лицом, предшественники которого вели переговоры с готами о сохранении города, а земельное богатство которого гарантировало его прямую заинтересованность в том, чтобы остановить продвижение новых варваров. Об этой встрече не сохранилось ни одного свидетельства из первых рук. Возможно, она не оказала существенного влияния на решение Аттилы заключить мир и отойти на север на земли гуннов в Центральной Европе.
Мы знаем, что его войско косили чума и голод. Но будущие поколения римлян не упустили случая связать освобождение своего города от гуннов с именем папы.
Очевидной, но примечательной чертой падения Западной Империи под натиском варваров было равное стремление римлян и варваров придерживаться древних форм политической жизни. В глазах современников западные императоры, в их равеннском плену, даже при той военной силе, которая имелась в их распоряжении, при раздробленности их администрации и несмотря на то, что мысли их в основном были заняты неразрешимыми династическими проблемами, выглядели не менее значительными, чем императоры древности. Их имя и титул продолжали ассоциироваться с самой характерной императорской функцией — изданием законов. Всего за двенадцать лет до вторжения Аттилы император Феодосии II издал свой великий кодекс, или собрание императорских указов и писем, обладавшее равным действием как в Равенне, так и в Константинополе. Историческое изучение этого огромного собрания до сих пор находится в зачаточном состоянии, да и в любом случае сейчас не время для его подробного рассмотрения; но необходимо подчеркнуть, что для демонстрации жизнеспособности систем управления империи в их наиважнейших проявлениях, вероятно, нельзя было придумать ничего более подходящего. И дело не в том, что этот кодекс был просто призван подавлять своим объемом; он предназначался для использования юристами и учеными и с учетом этого был поделен на шестнадцать разделов, последний из которых (об ортодоксальной вере) имел отношение к учению и организации ортодоксальной церкви. Этот кодекс продолжал влиять на юридическую, а значит, и политическую мысль Западной Европы в течение всего раннего Средневековья, и лишь постепенно, и к тому же не повсеместно, был вытеснен позднейшим кодексом императора Юстиниана. Более