Гурни пересмотрел видео еще раз. Никогда еще он не слышал подобной вступительной речи. По эмоциональной насыщенности и содержанию она куда больше напоминала заключительную обвинительную речь. Однако он знал репутацию Пискина – отнюдь не дилетант в своем деле. Так с какой целью он разыграл это все? Создать впечатление, что осуждение Кэй Спалтер неизбежно, что игра закончена, не начавшись? Неужели настолько уверен в себе? Произнеся такое вступительное слово, что еще он сумеет добавить к своему обвинению в свершении Абсолютного Зла?
Кстати об Абсолютном Зле… Гурни захотелось взглянуть на то самое выражение лица Карла Спалтера, на которое Пискин обращал внимание присяжных, но которого не засняли на судебную камеру. Интересно, не найдется ли фотографии в предоставленном ему объемном досье? Гурни взял инструкции Хардвика, высматривая, нет ли там намека.
Должно быть, неслучайно это оказалось вторым пунктом.
«Шаг второй. Оцени ущерб. Материалы дела, собранные в бюро криминальных расследований, третья таблица. Все в глазах. Вот уж не хотел бы увидеть то, что вызвало этакий взгляд».
Через минуту Гурни уже смотрел на крупную, во весь лист, фотографию. Портрет: голова и плечи. Даже после слов прокурора про ужас в глазах жертвы выражение этих глаз потрясало. В последнем своем витиеватом пассаже Пискин ничуть не преувеличивал.
В глазах жертвы и вправду читалось осознание жуткой правды – как сказал Пискин, реальности, ужас которой не передать никакими словами.
Глава 5
Кровожадные хорьки
Скрежещущий скрип правой створки французской двери – она всегда поддавалась с некоторым трудом – вырвал Гурни из бредового сна, который улетучился, стоило только открыть глаза.
Он обнаружил, что обмяк в кресле-качалке возле камина, а документы по делу Спалтеров разложены на кофейном столике перед ним. Когда он поднял голову, шея заныла. В приоткрытую дверь сочился по-рассветному неяркий свет.
Мадлен вырисовывалась силуэтом на фоне двери, вдыхая холодный застывший воздух.
– Слышишь? – спросила она.
– Что? – Гурни протер глаза и выпрямился.
– Гораций. Вот он, снова.
Гурни вполуха прислушался, но кукареканья молодого петушка не расслышал.
– Подойди к двери, тогда услышишь.
Гурни чуть было не ответил, что, мол, не так уж и интересно, но сообразил, что день с такого лучше не начинать. Выкарабкавшись из кресла, он подошел к двери.
– Вот, – сказала Мадлен. – Теперь слышал, да?
– Кажется.
– Когда построим вот там курятник, – жизнерадостно заверила Мадлен, показывая на поросший травой участок между зарослями аспарагуса и старой яблоней, – слышно будет гораздо лучше.
– Ничуть не сомневаюсь.
– Они это, чтобы застолбить территорию.
– Гм-гм.
– Отпугивают других петухов, сообщают им: «Это мой двор, я его первый занял». Мне так нравится! А тебе?
– Что нравится?
– Да кукареканье же.
– А. Да. Очень… по-деревенски.
– Не уверена, хочу ли держать много петухов. Но одного – очень здорово.
– Ага.
– Гораций. Сперва я еще сомневалась, но теперь кажется, это имя для него – то, что надо, правда?
– Пожалуй.
Сказать по правде, имя Гораций без каких бы то ни было разумных причин напоминало ему имя Карл. А имя Карл, едва всплыв в памяти, тянуло за собой те полные ужаса глаза с фотографии, глаза, словно бы увидевшие самого дьявола.
– А как быть с остальными? Пеструшка, Резвушка и Толстушка – как, по-твоему, не слишком глупые клички?
Гурни потребовалось несколько секунд, чтобы включиться.
– Слишком глупые? Это для кур-то?
Мадлен засмеялась и пожала плечами.
– Вот построим домик и вольеру, не придется им больше сидеть в душном сарае.
– Ну да.
Недостаток энтузиазма в его голосе был очевиден.
– Позаботишься, чтобы никакие хищники туда пролезть не могли?
– Да.
– Директор нашей клиники на той неделе потерял одну из своих род-айлендских красных. Только что была – и вот уже нет.
– Когда их выпускаешь, всегда рискуешь.
– Нет, если построить правильную вольеру. Тогда они смогут выходить, бегать, копошиться в траве, они ведь любят это, – и все-таки оставаться в безопасности. Будет так весело – наблюдать за ними, прямо вот отсюда.
Она снова показала выбранный участок, выразительно ткнув туда указательным пальцем.
– Так что, по его мнению, сталось с пропавшей курицей?
– Кто-то утащил. Небось, койот или орел. Он, скорее, ставит на орла, потому что после засухи этим летом они стали охотиться не только на рыбу.
– Гмм.
– Он говорит, если мы собираемся строить вольеру, надо обязательно натянуть проволочную сетку сверху – и врыть ее по меньшей мере на шесть дюймов в землю. А не то какая-нибудь тварь подкопается.
– Тварь?
– Он упоминал хорьков. Вот кто, судя по всему, полный кошмар.
– Кошмар?
Мадлен поморщилась.
– Он говорит, если хорек добирается до кур, то… то откусывает им головы, всем, сколько есть.
– И не ест? Просто убивает?
Она кивнула, плотно сжав губы. Не просто поморщилась, скривилась, как от физической боли.
– Говорит, хорек просто в амок впадает… как только попробует крови. Как начнет, не может остановиться, пока всех не перебьет.
Глава 6
Страшная правда
Вскоре после восхода, ощущая, что достаточно потрудился на ниве решения куриной проблемы – набросав схему курятника и огороженного загончика вокруг, – Гурни отложил блокнот и уселся со второй чашкой кофе за стол для завтрака.
Когда Мадлен присоединилась к нему, он решил показать ей фотографию Карла Спалтера.
Работая в приемном отделении местной психиатрической клиники, она привыкла находиться в эпицентре негативных эмоций – паники, ярости, страдания, отчаяния. Но все равно при виде лица Спалтера у нее невольно распахнулись глаза.
Она отложила фотографию на стол, а потом отодвинула еще на несколько дюймов.
– Он что-то знает. Что-то, чего не знал до того, как жена стреляла в него.
– Может, это и не она. Послушать Хардвика, дело против нее сфабриковано.
– И ты этому веришь?
– Не знаю.
– Может, это она, а может, и нет. Но Хардвику ведь на самом деле не важно, правда?
Гурни подмывало возразить, поскольку ему не нравилось, в каком положении он тогда сам оказывается. Но он лишь пожал плечами.
– Что ему важно, так это снять с нее обвинения.
– Что ему по-настоящему важно, так это поквитаться – и полюбоваться, как его бывшие боссы корчатся.
– Знаю.
Она наклонила голову набок и посмотрела на него с таким видом, точно собиралась спросить, ему-то с какой стати впутываться в столь неприглядную и наверняка грязную затею.
– Я ничего не обещал. Но, признаюсь, – добавил он, показывая на фотографию на столе, – это меня и правда заинтересовало.
Мадлен поджала губы, повернулась к открытой двери и уставилась на жидкий, редеющий туман, подсвеченный косыми лучами раннего солнца. Потом ее внимание привлекло что-то на краю каменного дворика, сразу за порогом.
– Вернулись.
– Кто? Что?
– Муравьи-древоточцы.
– Где?
– Да везде.
– Везде?
Ее тон был столь же кроток, сколь его – нетерпелив.
– Снаружи. И внутри. На порогах. В шкафах. У раковины.
– Какого черта ты мне не говорила?
– Сказала. Только что.
С губ у него рвался уже ответ, который пустил бы всю беседу под откос, но благоразумие возобладало.
– Терпеть эту пакость не могу, – только и сказал он. Гурни их и впрямь на дух не переносил. Муравьи-древоточцы были термитами Катскильских гор и прочих нежарких краев