Даже мертвый он выглядел бойцом. Какую бы жизнь он ни вел, к финишной ленточке подошел на всех четырех (вернее, трех) и умер стоя. Истратил все свои силы, без остатка. Это было ясно с первого же взгляда на него. Голова вжата в плечи, глубокие шрамы на макушке зловеще розовеют. Хотел бы я знать, в какой переделке этот бедняга получил их, черт побери.

Наклонившись, я осторожно накрыл пса дешевым одеялом и медленно перевалил его тело. Оно было тяжелым, обмякшим. Его здоровая передняя лапа вдруг высунулась наружу. Заталкивая ее назад, я ее слегка пожал.

— Меня зовут Фрэнни. Сегодня я носильщик твоих лап.

Я поднял узел и понес его к двери. Она вдруг распахнулась, и в проеме показался патрульный Большой Билл Пегг, изо всех сил старавшийся подавить улыбку.

— Помочь, шеф?

— Нет, сам управлюсь. Открой только дверь пошире.

Снаружи толпились несколько человек. Мой выход они сопроводили бурными аплодисментами.

— Очень смешно.

— На твоем месте я не стал бы открывать зоомагазин, Фрэнни.

— Что это у тебя там в одеяле? Никак поросята?

— Хорош гость, нечего сказать: возьми да и умри прямо у радушных хозяев.

— Вы, ребята, просто завидуете, что он помер не у вас, а у меня в кабинете, — сказал я на ходу.

Взрывы хохота и шутки неслись мне вслед. Олд-вертью оказался довольно увесистым. И уложить его в машину было совсем непросто. Я сначала опустил его на крышку багажника и полез в карман за ключами. Сунул один из них в замочную скважину, послышался щелчок — и все. Тело не давало крышке подняться. Я приподнял узел на плечо и снова повернул ключ. На этот раз крышка поднялась. И в эту самую минуту над моим левым ухом раздался громовой глас:

— Почему ты кладешь эту собаку к себе в багажник, Фрэнни?

— Потому что она мертвая, Джонни. Я ее хочу похоронить.

Джонни Петанглс, наш городской придурок, на цыпочках подобрался к машине и заглянул через мое плечо в багажник.

— Можно и я с тобой? Поглядеть хочется.

— Нет, Джон. — Я пытался прислонить Вертью к одной из стенок багажника, чтобы его не кидало туда-сюда на ходу, но кто-то мне мешал. — Джон, двигай отсюда! Тебе что, делать нечего?

— Ага. Где ты хочешь его похоронить, Фрэнни? На кладбище?

— Кладбище только для людей. Я еще не решил. Можешь ты наконец подвинуться, чтобы я его здесь устроил?

— Как ты его собираешься устроить, если он мертвый?

Я замер и закрыл глаза.

— Джон, как насчет гамбургера?

— Это было бы расчудесно.

— Заметано. — Я вынул из кармана пятидолларовую бумажку и протянул ему. — Купи гамбургер, а когда с ним покончишь, отправляйся ко мне домой и помоги Магде с дровами, идет?

— Идет. — Он зажал деньги в кулаке, но с места не сдвинулся. — Возьми меня с собой. Я буду себя вести тихо-тихо.

— Джонни, мне, видно, придется тебя пристрелить.

— Вот всегда ты так. — Он посмотрел на часы с портретом Арнольда Шварценеггера, которые я ему подарил несколько лет назад, когда он болел Терминатором. — Сколько у меня времени, прежде чем я должен буду помогать Магде? Не люблю быстро есть. У меня от этого газы.

— Можешь не торопиться. — Я похлопал его по плечу и открыл дверцу машины.

— Не знал, что у тебя пес в дружках, Фрэнни.

— Собаки умеют любить, Джон. Об этом пишут в книгах.

Отъезжая, я взглянул в зеркальце заднего вида. Он махал мне вслед рукой, как это делал бы ребенок, — его кисть ритмично двигалась вверх-вниз.

Магда считает, что о характере человека можно судить по тому, что лежит у него в машине. Остановившись у светофора на Эйприл-авеню, я посмотрел на пассажирское сиденье и увидел вот что: три нераспечатанных пачки «Мальборо», дешевый сотовый телефон с треснувшим от частых падений корпусом, сборник рассказов Джона О'Хары в бумажной обложке, запечатанный конверт со штампом городской больницы, содержащий результаты обследования с применением бариевой клизмы. В бардачке лежала упаковка мятных леденцов «Элтойдс» для освежения дыхания, видеокассета с фильмом «Вокруг света за восемьдесят дней» и компакт-диски с музыкой семидесятых, которую никто, кроме меня, не стал бы слушать. Единственными интересными вещами в моей машине были пистолет «беретта» у меня под мышкой и мертвая собака в багажнике. Результат этого беглого осмотра меня огорчил. Что, если бы мы жили у подножия Везувия и тот прямо сейчас надумал бы извергнуться еще раз? Погребенный под слоем лавы и пепла в своем двухтонном гробу марки «форд» я бы в идеальном виде сохранился для будущего. Спустя несколько тысячелетий археологи, откопав меня, принялись бы строить догадки, что я был за человек, исходя из содержимого моей машины: сигареты, компакт-диск группы КС &theSunshineBand, результаты обследования прямой кишки и собачий скелет. И что же это за ископаемое?

Где и как мне похоронить Олд-вертью? У меня в машине не было никаких инструментов. Прежде надо было заехать домой и взять из гаража лопату. Я быстро свернул налево и поехал по Бродвею.

В свой восьмидесятый день рождения мой отец поклялся, что никогда больше не прочтет ни одной инструкции. Умер он месяц спустя. Я сейчас об этом вспоминаю, потому что орудовал той же самой лопатой, когда его хоронил. Все решили, что я спятил. На кладбищах для этого есть могильщики, но я подумал, есть в этом что-то древнее и правильное — самому приготовить для отца последнее ложе. Я не смог бы прочитать каддиш, но вырыть для пса могилу было мне по силам. В жаркий летний полдень я орудовал лопатой и улыбался. Джонни Петанглс для компании сидел возле меня на земле. Спрашивал, куда мы уходим, когда умираем. Я ответил, что в Бангладеш, если при жизни скверно себя ведем. Он меня не понял, и тогда я у него спросил, куда мы уходим, по его мнению. В океан. Мы превращаемся в скалы, и Господь швыряет нас в океан. Не там ли теперь мой отец — прячет греческих кальмаров? Крутя баранку, я раздумывал о том, что сказал бы Джонни о посмертном местонахождении животных.

— Шеф! — закаркала рация.

— Маккейб слушает.

— Шеф, у нас тут семейные разборки на Хелен-стрит.

— Скьяво?

— Угадал.

— Ладно, я здесь недалеко. Сам займусь.

— Да уж лучше ты, чем я, — хихикнул диспетчер и повесил трубку.

Я покачал головой. Дональд и Джеральдина Скьяво, урожденная Фортузо, были моими одноклассниками в средней школе Крейнс-Вью. Поженились они сразу после выпуска и с тех самых пор ведут непрерывную войну. То она даст ему по голове кувшином. То он даст ей по голове стулом. Хватают что под руку подвернется. Долгие годы все вокруг уговаривают их развестись, но у этих голубков ничего нет на свете, кроме их взаимной ненависти, так неужели же и от нее отказаться? Примерно раз в месяц их обоюдная вражда достигает максимума,