_ Дэнни, ты, конечно, прав, но пойми, в жизни все гораздо сложней. Будь все настолько легко… будь все просто и логично, я бы так не казнилась до сих пор. Я тебя очень хорошо понимаю, и по-своему ты прав. Но разум и логика выручают только до какого-то предела. Знаешь, что потом? Потом свои пять центов вносит сердце, и прости-прощай логика.
Я достала сигарету и закурила. Мы молчали, но не испытывали от молчания ни малейшего неудобства. Даже со всеми этими разговорами о ребенке мне было легко, как никогда.
Дэнни вздохнул и нахмурил лоб:
— Ты права, Каллен. Права на все сто. Помнишь, что было со мной после смерти Эвелин? Стоило мне попытаться сказать себе: мол, успокойся, жизнь еще впереди — как эмоции тут же начинали возмущаться: хрена лысого, приятель, нам больно!
Ничего смешного, но сказано было так, что я не смогла сдержать улыбку. Дэнни улыбнулся в ответ, и я накрыла ладонями его стиснутый на столе кулак.
— Забавно, Калли, а ты в курсе, что почти всегда выдуваешь дым из уголка рта? Я это давно помню. А ты сама это замечала?
— Чего?
— Ты всегда выдуваешь дым сбоку; словно что-то говоришь в сторону.
— Ну вот, совсем засмущал.
— Каллен, я в жизни не встречал женщины красивее тебя. Так что смущайся на здоровье.
Он произнес это, ни секунды не колеблясь, но встретиться со мной взглядом не посмел. Сколько в мире хороших мужчин, одновременно застенчивых и способных на комплименты? Все мои недавние знакомцы сыпали комплиментами как из рога изобилия и неотрывно смотрели в глаза, но у меня часто возникало ощущение, что и то и другое гроша ломаного не стоит.
Дэнни извлек из кармана монету и показал незамысловатый, но изящный фокус — раз, два и нет! — специально для меня.
— Здорово, Дэн. А еще раз?
— Ни за что. Фокуснику ни в коем случае нельзя повторяться. Иначе все догадаются, в чем секрет, и все волшебство тут же пропадет.
Я отправилась на кухню за десертом — огромным, ужасно липким и сладким шоколадным тортом, который смотрелся просто сногсшибательно — этакая бомба для желудка.
Увидев торт, Дэнни буквально просветлел. С того вечера началось наше многолетнее состязание, кто больший сладкоежка.
Когда я поставила торт на стол, Дэнни сграбастал блюдо и придвинул к себе:
— О Каллен, как мило с твоей стороны. А ты что будешь на десерт?
За кофе с тортом мы обсудили все на свете. Говорил Дэнни так же, как писал: неторопливо, с хохмами, с постоянной самоиронией. Себе он явно представлялся эдаким счастливчиком, заброшенным в изумительный, алогичный мир с единственной целью — хорошенько осмотреться, руки в карманы, и удивленно присвистнуть.
Впервые познакомившись с ним, я приняла его манеру за наивность, но это была не наивность, а здоровое, ни капли не испорченное умение удивляться. Для Дэнни Джеймса жизнь была удивительной — или, по крайней мере, полна поводов для удивления. Посмотрев на свалку, он мог обомлеть от безумного сочетания цветов — там, где я, поддавшись на его уговоры взглянуть, все равно видела только свалку. Не плохую и не хорошую, просто свалку! Причем эта его манера не раздражала и не была такой уж заразной. Обычно это вообще не бросалось в глаза, пока вы не замечали заинтересованно-спокойный карий взгляд, устремленный на какую-нибудь очередную «диковинку», и довольную улыбку в уголках рта.
Постепенно я даже привыкла надеяться на появление этой улыбки; собственно, только так я могла догадаться, что у него на уме. Как я уже говорила, очень трудно было понять, когда он сердится, и немногим легче — когда он чему-то рад. Не в том дело, что лицо его было настолько невыразительное, — скорее непроницаемое, с редко меняющимся выражением удивления; эти правильные черты умели хранить тайну — свою или вашу — лучше всех на свете.
— Ладно, Дэн, хватит в молчанку играть: как там итальянские контессы[12], ничего?
— Насчет контесс не в курсе. Они на баскетбольные матчи не часто захаживают. Есть, правда, одна особа…
Он умолк и отвернулся. В смущении?
Ясно-понятно. Значит, есть одна особа. И?
Я машинально извлекла следующую сигарету. Моя Дневная норма достигала двух пачек в день и угрожала перевалить за этот рубеж, тогда как до аборта я и пачки не выкуривала.
Дэнни перевел взгляд на меня, улыбнулся и пожал плечами:
— Каллен, с этим делом у меня… очень тяжело. Веришь или нет, но после смерти Эвелин я вел себя очень сдержанно. То есть, конечно, с кем-то спал я, да и со мной кто-то спал — улавливаешь разницу? — но гораздо реже, чем можно было бы подумать. До недавнего времени я и не хотел ничего более серьезного. Вокруг было столько интересного, да хоть жизнь в Европе. Мне кажется, теперь это будет очень медленный процесс — найти кого-нибудь, с кем, как говорится, провести остаток дней.
Изо рта у меня торчала сигарета, и я щурилась от дыма, который стлался вдоль щеки.
— Но, похоже, такой человек нашелся?
— Не знаю. Честное слово, я много об этом думал. Между нами говоря, с женщинами мне почти всегда как-то не по себе. Не по себе, и все тут! Часто у меня такое ощущение, будто я говорю что-то не то или веду себя как-то не так — даже когда точно знаю, что нравлюсь им. Вот ведь глупость. Как маленький мальчик первый раз в танцклассе с партнершей — какую руку куда?
Мы улыбнулись друг другу; нам было очень хорошо и уютно вместе.
— Дэнни, но ты ведь уже был женат. И должен, по идее, знать все ходы.
— Скорее только некоторые. К тому же за то время, что был женат, я только и успел понять, что мне это нравится. Но как раз тут-то все и закончилось.
— Дэнни, ты умный и добрый, так растолкуй мне, пожалуйста. Почему у всяких уродов все всегда получается? И почему хорошие люди зачастую страдают? Вот уж кто не заслуживал потерять жену, так это ты.
— Все гораздо сложнее, Каллен, — тихо и печально отозвался он. — Иногда и хэппи-энд случается.
— Да ну? Может, и случается — но