Кросби-стрит была забита машинами. Ревели клаксоны, таксисты ругались почем зря, сердито поглядывая на рабочих, которые невозмутимо забрасывали в заднюю часть кузова фургона высыпавшиеся рулоны материи. Фургон стоял, почти перегородив улицу, похожий на потерпевший крушение поезд.

Но стоило Уилли пересечь Бродвей, как обстановка изменилась. Пошли одни бутики и галереи современного искусства, не уступающие друг другу ни сантиметра своей территории, а между ними фланировали невообразимо стильные мужчины, в основном приятной наружности, в элегантных черных костюмах, воспринимающие себя очень и очень серьезно.

Один из них окликнул Уилли. Моложавый, со светлыми, почти белыми волосами, разделенными на узкие полоски, которые у корней были черными, что неплохо сочеталось с двухдневной щетиной на его худых щеках. Это был Оливер Пратт-Смит, тоже художник, которого Уилли терпеть не мог. На то у него были серьезные основания. Пару лет назад у них была совместная выставка в одной лондонской галерее. Ушлый и смекалистый Пратт-Смит прибыл на два дня раньше и покрыл пол галереи конским волосом. Сам же поместился в центре зала за большой и шумно работающей швейной машинкой, где намеревался провести весь день, пропуская через машинку конский волос. Что при этом получалось, Уилли так и не понял. Однако ясно было одно: к его работам посетители могли подойти только утопая в конском волосе по щиколотку или даже выше, потому что толщина слоя достигала тридцати сантиметров. К тому же фактура картин Уилли была такой, что волосы к ним сильно налипали. Он потом несколько месяцев отдирал эту гадость пинцетом.

Уилли кивнул без энтузиазма, разглядывая специально наведенные пятна краски на совершенно новеньких черных джинсах Пратт-Смита. Странно, ведь этот парень живописью не занимался.

— Только что из Дюссельдорфа, — затараторил Пратт-Смит, хотя Уилли ни о чем его не спрашивал. — Устраивал там шоу. — Он вперил в Уилли свои пустые серые глаза уставшего от жизни тусовщика. — Разве ты не получил приглашения? Я уверен, что посылал. Ну ничего, на ноябрь у меня назначено несколько шоу в Нью-Йорке. Надеюсь, ты побываешь на них. Понимаешь, ноябрь — это ведь самый лучший месяц. А еще одну инсталляцию я пытаюсь пристроить в Венеции. Понимаешь, на бьеннале.

— Опять с конским волосом? — осведомился Уилли. — Я тут на днях видел пару инсталляций, довольно смелых, и вспомнил тебя.

— Нет, — без тени улыбки ответил Пратт-Смит, — теперь я занимаюсь пылью. Собирал несколько месяцев. Смешиваю ее со своей слюной, а затем создаю биоморфные узоры. — Поскучнев, он нехотя ковырнул грязным ногтем другой ноготь. — А ты?

— Я тоже приеду в Венецию, — сказал Уилли. — На бьеннале. На этот раз собираюсь привезти крупный промышленный пылесос. Поставлю посередине зала и включу на весь день. То, что он за это время соберет, и будет моим произведением искусства. Послушай, возможно, это будет твоя пыль. Надо же, как интересно.

Пратт-Смит встревожился, но всего на мгновение, а затем изобразил узенькую улыбочку, которая скривила его губы.

— О, я усек, приятель. Ты меня уделал. Здорово уделал, приятель.

— Ага. — Уилли тоже улыбнулся. — Приятель.

— Ты же, насколько я помню, хм… выставляешь… что? Картины? — Пратт-Смит произнес это так, словно это была не только низшая из всех форм изобразительного искусства, но и вообще самое плохое, что может создать человек.

— Да. Этим летом я выставлю картины — примерно тридцать штук — на персональной выставке в Музее современного искусства.

Уилли замолчал и пошел прочь, оставив идиота дожидаться кого-нибудь еще — в принципе любого, — кому можно похвастаться своими творческими успехами.

Закинув на плечо кожаный пиджак, он перебежал Хьюстон-стрит и свернул на Шестую улицу, где находилось много индийских ресторанов, распространяющих в теплом вечернем воздухе ароматы острой приправы карри и тмина. Он пробежал трусцой еще полквартала и приблизился к трехэтажному жилому дому, довольно скромному, в котором Элена снимала квартиру.

На двери подъезда виднелось прилепленное скотчем объявление. На куске картона было небрежно накарябано: «Домофон сломан».

— Прекрасно, — пробормотал Уилли, покачав головой.

Сколько раз он советовал Элене съехать отсюда. Похоже, возрождение Ист-Виллиджа закончилось. Уилли дернул видавшую виды деревянную дверь, и она отворилась с негромким стоном. На площадке первого этажа пахло затхлостью и еще чем-то поганым. Впрочем, как обычно. Видимо, управляющий не следит за исправностью мусоропровода. Под потолком подвешена тусклая желтая лампочка. На втором этаже запах начал крепчать, а на третьем стал совершенно нестерпимым.

Уилли позвонил в дверь квартиры Элены. Подождал пару секунд, затем позвонил снова и крикнул:

— Элена? Ты дома?

Кейт приладила на рулевом колесе противоугонное устройство. Ричард бы взбесился, узнав, что она оставляет «мерседес» прямо на улице, и не где-нибудь, а в Ист-Виллидже. Но для Кейт машина всегда была всего лишь машиной, да и вообще она собиралась только выйти на несколько минут, забрать ребят, заехать за Ричардом в бар «Бауэри» и потом поставить «мерседес» на охраняемую автостоянку.

Кейт поднималась по лестнице, как всегда, спокойно, уверенно, вспоминая посещение ресторана «Четыре времени года» с подругой Лиз и предвкушая вечер, который ждал ее впереди.

И вдруг этот запах… ужасно знакомый. Перед мысленным взором Кейт внезапно вспыхнули строчки полицейской хроники десятилетней давности. Она и думать об этом забыла.

… Под картонными коробками оказалось тело бездомного… Молодой детектив Кейт Макиннон обнаружила самоубийцу, который повесился на чердачной балке и провисел почти целых две недели после того, как скрученная простыня остановила поступление к мозгу и сердцу воздуха и крови…

… Это произошло в квартире одного молодого человека, на первом