Чуть севернее, на Тремонт-стрит, сразу за информационным стендом и фонтаном парочка проповедников собрала вокруг себя небольшую толпу идущих на работу секретарш и зевак. Женщина была высокого роста, с сильным голосом; в руках она держала мегафон, помогавший ей вести проповедь. Мужчина-коротышка обходил слушателей и раздавал им листовки. Ветер приносил обрывки ее речи, которая отвлекла внимание Диллона от попрошаек.
- И вот что интересно, — говорил он. — Когда я сюда шел, я все глядел по сторонам — нет ли кого поблизости, кто слишком мной интересуется, и если да, то кто бы это мог быть. В общем, иду я себе, перехожу улицу, иду мимо вон тех двоих, и эта тетка говорит: «Если вы не примете Иисуса, Господа нашего Христа, вы погибнете, погибнете и будете гореть в вечном огне». Ну а теперь скажи-ка мне, с чего это я вдруг стал задумываться о таких вещах? Пару недель назад два джентльмена из Детройта пришли ко мне, заказали по стаканчику, потом огляделись по сторонам и, знаешь, что один мне сказал: мы, говорит, должны сотрудничать в одном деле. Он мне дал время подумать, и пока я думал, я позвонил кое-кому. Так что очень быстро ко мне подоспели шесть или семь приятелей, а я, улучив момент, выскочил в подсобку и взял там кусок трубы, который у меня на всякий случай припасен. Я им врезал пару раз, и мы их вышвырнули на улицу.
А позавчера вечером заваливаются ко мне пятеро жлобов — судя по рожам, вылитые индейцы — это, значит, для разнообразия, заказывают сначала «огненной воды», а потом начинают у меня мебель крушить. Так что мне опять пришлось звать своих и пускать в ход ту же трубу.
И после всего этого вон та баба будет мне вкручивать про вечные муки ада, я-то считаю себя не совсем уж глупым, по большому счету, ну время от времени, конечно, я бухаю по-черному, но только я точно тебе говорю: я бы подошел к ней с той самой трубой под мышкой и спросил: «Ну, а что ты мне скажешь про этих ребят из Детройта, скажи уж! И про индейцев. Что, твой Иисус меня за них накажет?» А потом взял бы ее за буфер да вмазал ей этой трубой по роже, чтобы в чувство привести.
Молодой бродяга заловил в самом центре площади упитанного бизнесмена средних лет. Так они и стояли у всех на виду.
- Я тебе вот еще что скажу, — продолжал Диллон. — Этот сопляк, может, и впрямь бездомный, голодный и больной, но он красиво двигается. Наверно, раньше в баскетбол играл. Ну да ладно, у меня еще чуточку смекалки сохранилось, и трубу свою я сегодня не взял, так что я тетке ничего не сказал и не вмазал ей, как хотел. Да что с них взять, раз уж им втемяшилось в башку, что надо торчать на улице целый день и разоряться про Царствие Божие, — от этого же любой свихнется! Я знал одного парня, мы с ним встретились в Люисбурге, когда я загремел туда по приговору Федерального суда, три… нет, четыре года назад. Я уж не помню, за что он сидел. В общем, неплохой парень. Здоровенный такой, бывший боксер. Он сам родом откуда-то из под Бедфорда. Мы с ним закорешились.
Я первым вышел. Сюда вернулся. Сообщил ему, где я. Когда его помиловали, он отправился к себе, к жене и к ее матери, но знал, где меня искать, если вдруг я ему понадоблюсь. И очень скоро я ему понадобился. Потому что обе эти бабы очень скоро ему всю плешь проели. Португалки-зануды, знаешь, есть такие. Представляешь, что они учудили, пока он в тюряге парился? Решили, что нечего им больше в католичках ходить — и заделались свидетелями Иеговы. А-ат-лично! Парень возвращается домой — он был классный строитель, — находит работу, каждый вечер дома. Так вот, по телику идет бейсбол или что там еще, а они его тащат на угол к ближайшему супермаркету, чтобы он там с ними проповедовал Христа каждому встречному-поперечному.
Так он стал наезжать ко мне — как выпадет свободный денек, так он ко мне: пожить в тишине и покое. А потом смотрю: он как-то приехал, а назад не едет. Я и говорю ему: ты чего тут делаешь? А он: «Слушай, Бога ради, только ты уж мне не начинай эту волынку». У меня была комнатенка, я как раз тогда с женой разъехался — и комнатенка свободная была. Я его к себе пустил. Живи, парень. Он смотрит телевизор, пивко попивает, пока я целый день на работе, не знаю уж, чем он еще занимался. Может, что и делал.
Ну, натурально, в свое время инспектор по делам о помиловании подает рапорт, что, мол, парень перестал приходить отмечаться — а это правда — и что его жена заявила, что он не появляется дома, — что тоже правда — и что он снюхался с известным уголовником (это я) — и это тоже правда — и что он бросил работу и его нынешнее местонахождение неизвестно. Короче, как-то вечером заявляется ко мне судебный исполнитель и парня опять в тюрягу сажают: за нарушение условий помилования. Плюс пьянство. Да, чуть не забыл. Говорю тебе: эти две бабы запроповедывали ему мозги так, что он загремел обратно в тюрягу. С такими людьми разве можно по-хорошему? Да с ними и говорить смысла нет.
Диллон расправил плечи, откинулся на спинку скамейки и тут же опять согнулся. Упитанный бизнесмен сделал обманное движение корпусом и спасся от молодого попрошайки.
- Это меня беспокоит, понимаешь? Просто есть вещи, с которыми можно справиться, а есть вещи, с которыми, как ни крути, ничего нельзя поделать. Пока понимаешь это, пока сечешь разницу — если сечешь, жить еще можно. Бот почему я так напрягся, когда увидел эту тетку с мегафоном: потому что только на минуту я вдруг перестал сечь эту разницу. Ведь можно вляпаться в такую историю, что уже ничего не сможешь сделать и никак не выпутаешься.
Стая голубей совершила привычный шумный круг над тротуаром и опустилась около старушки, которая начала бросать им крошки из большого картонного пакета.
- Я тут слышал недавно — парень выступал по телевизору, — сказал Диллон. — О голубях рассказывал. Назвал их летучими крысами. По-моему, здорово сказанул. Он что-то рассказывал, что им надо