Основным фактором, определяющим психологический ущерб, является сам характер травматического события. Индивидуальные личностные характеристики очень мало значат перед лицом сокрушающих событий[196]. Существует простая и прямая связь между тяжестью травмы и ее психологическим воздействием, чем бы оно ни выражалось – числом пострадавших, силой или длительностью урона[197]. Исследования войн и природных катастроф отражают кривую доза-эффект[198], в которой чем сильнее воздействие травмирующих событий, тем больше процент населения с симптомами посттравматического стрессового расстройства[199].

В национальном исследовании адаптации к мирной жизни ветеранов Вьетнама солдаты, бывшие на передовой, сравнивались с солдатами, которых там не было, и с гражданскими лицами. Через пятнадцать лет после окончания войны свыше трети (36 %) вьетнамских ветеранов, которые испытали на себе тяжелое воздействие войны, по-прежнему отвечали критериям диагноза ПТСР. И лишь 9 % ветеранов с невысоким или умеренным уровнем воздействия боевой обстановки, 4 % ветеранов, не воевавших во Вьетнаме, и 1 % гражданских лиц были подвержены этому расстройству[200]. Приблизительно вдвое большее число ветеранов, у которых в момент проведения исследования присутствовал этот синдром, ощущали его симптомы на том или ином временном отрезке после возвращения домой. Таким образом, примерно три из четырех, испытавших сильное воздействие боевой обстановки, страдали посттравматическим синдромом[201].

Если тяжелое травмирующие воздействие произошло, от его последствий никто не застрахован. Ленор Терр, работавшая с похищенными и брошенными в пещеру школьниками, обнаружила у всех детей посттравматические симптомы как непосредственно после события, так и при повторном исследовании через четыре года. Фактор неожиданности, угроза смерти и сознательная невообразимая злонамеренность похитителей – все это внесло свою лепту, усилив воздействие травмирующего события, несмотря на то, что дети не пострадали физически[202]. Энн Берджес и Линда Хольмстрем, которые беседовали с пережившими изнасилование женщинами в отделении неотложной помощи, обнаружили, что непосредственно после нападения у всех жертв присутствовали симптомы посттравматического стрессового расстройства[203].

Повторные исследования обнаруживают, что пережившие изнасилование гораздо чаще страдают стойким посттравматическим стрессовым расстройством в сравнении с жертвами других преступлений[204]. Такие, подобные злокачественной опухоли, последствия изнасилования не должны удивлять, учитывая специфическую природу этой травмы. Важнейший элемент изнасилования – это физическое, психологическое и моральное насилие над человеком. Применение насилия – это, по сути дела, синоним изнасилования. Цель насильника – запугать, подавить и унизить жертву, сделать ее совершенно беспомощной. Поэтому изнасилование по определению имеет своей целью нанесение психологической травмы.

Хотя вероятность того, что у человека разовьется посттравматическое стрессовое расстройство, зависит в первую очередь от природы травмирующего события, индивидуальные различия играют важную роль в определении формы, которую примет расстройство. Разные люди реагируют по-разному даже на одно и то же событие. Травматический синдром, несмотря на свои многочисленные характерные черты, у всех бывает разным. Например, в исследовании ветеранов войн с посттравматическим стрессовым расстройством преобладающий набор симптомов каждого человека был связан с индивидуальной историей его детства, эмоциональных конфликтов и стилем адаптации. Мужчины, которые были склонны к антисоциальному поведению до отправки на войну, чаще демонстрировали преобладание симптомов раздражительности и гнева, в то время как мужчины с высокими моральными ожиданиями от себя и развитым состраданием проявляли симптомы депрессии[205]. Кроме того, воздействие травмирующих событий зависит в какой-то мере от резильентности человека. Хотя исследования ветеранов Второй мировой войны показали, что у каждого человека была своя «точка надлома», одни «ломались» легче, чем другие[206]. Похоже, лишь немногие исключительные люди сравнительно неуязвимы перед лицом экстремальных ситуаций. Исследования различных групп населения пришли к сходным выводам: стрессоустойчивые люди – это люди с высоким уровнем общительности, продуманным и активным стилем решения проблем и уверенностью в своей способности контролировать собственную судьбу[207]. Например, наблюдение за большой группой детей от рождения до достижения зрелости показало, что примерно один из десяти детей демонстрировал необычную способность стойко переносить неблагоприятное воздействие среды в раннем возрасте. Эти дети характеризовались энергичностью, активностью, повышенной общительностью и способностью к коммуникации, а также уверенностью в своей способности влиять на собственную судьбу, которую психологи называют «внутренним локусом контроля»[208]. Аналогичные качества обнаруживаются у людей, которые демонстрируют особенно сильную сопротивляемость болезням и обычным жизненным трудностям и стрессам[209].

Во время стрессовых событий люди с высокой резильентностью используют любую возможность для целенаправленного действия, объединяя усилия с другими, в то время как обычные люди легче поддаются парализующему страху. Способность сохранять социальные связи и активные стратегии решения проблем даже в экстремальных ситуациях, похоже, в какой-то мере защищает людей от последующего развития посттравматических синдромов. Например, среди выживших во время трагических событий на море те мужчины, которые сумели спастись путем сотрудничества с другими, впоследствии демонстрировали сравнительно немного признаков ПТСР. И наоборот, у поддавшихся оцепенению и диссоциации проявлялось больше симптомов. Кроме того, высокую степень симптоматичности демонстрировали люди, ведущие себя, как «Рэмбо», – предпринимавшие импульсивные действия, не объединяясь с другими[210].

Исследование десяти ветеранов Вьетнама, у которых не развилось посттравматическое стрессовое расстройство, несмотря на сильное воздействие боевой обстановки, вновь продемонстрировало характерную триаду – активные, ориентированные на задачу копинговые стратегии, выраженная общительность и внутренний локус контроля. Эти исключительные мужчины сознательно фокусировались на сохранении спокойствия и способности к суждению, контакте с другими, своих моральных ценностях и ощущении смысла даже в самых хаотических боевых условиях. Они видели в войне «опасное испытание, которое надо было преодолеть эффективно, стараясь остаться в живых», а не ситуацию беспомощности и виктимизации или возможность доказать свою мужественность[211].

Эти люди старались придумать некую логичную цель для действий, в которые оказались вовлечены, и сообщить свое понимание другим. Они демонстрировали высокую степень ответственности за защиту других, равно как и самих себя, избегая ненужного риска, и временами не повиновались приказам, которые расценивали как ошибочные. Они с пониманием относились к страху, своему и чужому, но стремились преодолеть его, стараясь как можно лучше подготовиться к опасности. Они также избегали давать волю ярости, которую считали помехой для выживания. В деморализованной армии, где процветала жестокость, ни один из этих мужчин не выражал ненависти или жажды мести по отношению к противнику, ни один не участвовал в изнасилованиях, пытках, убийствах мирных граждан или пленников, глумлении над трупами.

Опыт женщин, столкнувшихся с насилием, указывает, что и тут аспекты резильентности играют какую-то защитную роль. Женщины, которые сохраняли спокойствие, использовали разные активные стратегии и боролись, насколько это было в их силах, не только чаще преуспевали в предотвращении попытки изнасилования, но и реже страдали от острых симптомов дистресса, даже если их усилия в итоге не принесли полного успеха. Напротив, женщины, парализованные ужасом и подчинившиеся без борьбы, не только чаще становились жертвами изнасилования, но и впоследствии были самокритичны и подавлены. Но вот высокая степень общительности женщин при попытке изнасилования часто оказывалась не плюсом, а минусом. Многие пытались пробудить в насильнике человечность или установить с ним некий эмпатический контакт. Эти попытки почти всегда оказывались тщетными[212].

Хотя люди с высокой резильентностью имеют лучшие шансы на выживание и сравнительно небольшой психологический ущерб, ни одно личное качество жертвы не является достаточным само по себе, чтобы обеспечить надежную защиту. Самым важным фактором, о котором говорят все выжившие,