– Господин и госпожа Цукерман! – вызвал служащий престарелых супругов, самозабвенно поглощавших булочки.
Они торопливо засунули недоеденные остатки обратно в пакет и последовали за служащим.
– Я считаю, что мы имеем право на помощь, – приговаривала мама. – Мы еще никогда ни о чем не просили.
Мама и сейчас не стала бы обращаться в Организацию помощи беженцам. И только опасение, что Анне придется работать без нужных навыков, как ей самой, заставило маму пойти на это. Пять с половиной дней в неделю мама проводила в полуподвальном помещении, перепечатывая и сортируя письма. Она ненавидела свою работу.
– Господин Рубинштейн!
– Господин и госпожа Берг!
Женщина, сидевшая напротив мамы, тяжело поднялась.
– Как же долго они заставляют ждать! – воскликнула она. – Еще немного – и у меня не хватило бы сил это вынести, честное слово!
– Но это лучше, чем ждать на границе, Берта, – заметил, нахмурившись, ее муж.
Он повернулся к маме и Анне:
– Моя жена стала несколько нервной. Нам пришлось нелегко. Мы уехали из Германии перед самой войной.
– Как это было ужасно! – запричитала женщина. – Нацисты все время кричали на нас, угрожали. Там был один несчастный старик… Он думал, его документы в порядке. А его стали бить – кулаками, ногами – и не пропустили. И потом закричали нам: а вы пока проваливайте. Но мы до вас доберемся! Мы вас позже прикончим!
– Берта… – муж попытался ее остановить.
– Они так и сказали: мы до вас доберемся – куда бы вы ни сбежали. Мы завоюем весь мир!
Мужчина погладил жену по руке и улыбнулся маме извиняющейся улыбкой:
– А вы когда уехали из Германии?
– В марте 1933 года, – ответила мама.
Среди беженцев считалось, что чем раньше ты покинул Германию, тем больше уважения заслуживаешь. Эмигрировать в 1933 году значило то же самое, что приплыть в Америку на «Мейфлауэре»[4]. И мама никогда не упускала возможности подчеркнуть, что они уехали именно в марте.
– Я понимаю, – отозвался мужчина.
Но на его жену сообщение мамы произвело сильное впечатление. Она испуганно взглянула на Анну:
– Вы не представляете, что сейчас там происходит.
Анна мгновенно замкнулась. Она предпочитала не думать о том, каково сейчас жить в Германии.
Следующей вызвали женщину в поношенном меховом пальто, сжимавшую свою сумочку:
– Мисс Гольдштейн!
Затем настала очередь человека в очках, в котором мама узнала одного не очень известного скрипача.
И тут пригласили маму и Анну.
– Пройдите, пожалуйста, в студенческий отдел, – сказал служащий и привел их в комнату, где за столом сидела седовласая дама, чем-то напоминавшая мисс Меткаф, но гораздо приятнее. Дама читала анкету, которую Анна заполнила перед тем, как прийти на собеседование.
– Здравствуйте, – дама жестом указала маме и Анне на стулья. – Итак, – повернулась она к Анне, – вы хотели бы стать секретарем.
– Да.
Седовласая дама снова взглянула в анкету Анны.
– У вас очень хорошие оценки за итоговые экзамены. Но вы не захотели продолжить обучение в прежней школе?
– Нет, – ответила Анна.
– Позвольте узнать, почему?
– Мне не нравилась школа. Там мало кто остается после сдачи экзаменов на аттестат… И нельзя сказать, чтобы там меня многому научили, – добавила Анна после некоторых колебаний.
Дама опять погрузилась в изучение анкеты.
– Школа для девочек Лилиан Меткаф… Я знаю эту школу. Больше видимости, чем содержания. Жаль…
Считая школьную тему закрытой, дама перешла к вопросам, связанным с секретарскими курсами. Значит, Анна хочет попробовать? Сколько времени на это понадобится? И какую работу она рассчитывает получить, окончив эти курсы? Анну так подкупила сокрушительная оценка школы мисс Меткаф, что она отвечала подробно и стеснялась гораздо меньше обычного, и через довольно короткое время дама сказала:
– Ну что же, это весьма удовлетворительно.
На мгновение Анна подумала, что все уже позади, но тут дама повернулась к маме:
– Простите, но к нам за помощью обращается очень много людей. Поэтому я обязана задать вам несколько вопросов. Как давно вы живете в стране?
– С 1935 года, – ответила мама. – Но из Германии мы уехали в марте 1933-го…
Анна столько раз слышала эти объяснения, что знала их наизусть: шесть месяцев в Швейцарии… два года во Франции… Великая депрессия… сценарий фильма… полученные средства позволили им приехать в Англию… нет, фильм так и не был снят… это не связано с тем, что папа не говорит по-английски, потому что сценарий перевели… но сейчас, конечно, писатель без языка…
Возникла некоторая напряженность.
– Простите, – снова сказала дама, – я понимаю, что ваш муж – выдающийся человек. Но сейчас, пока вы находитесь в такой трудной ситуации, не мог бы он найти для себя какое-нибудь более приземленное занятие? Хотя бы на некоторое время?
Папа, подумала Анна, никогда не мог забить гвоздь, чтобы тот не согнулся, не умел сварить себе яйцо. Он ничего не умел, кроме того, чтобы складывать слова. Но это у него получалось прекрасно…
– Мой муж, – ответила мама, – не отличается особой практичностью. И потом, он намного старше меня, – и она покраснела.
– О! Конечно, конечно, – быстро заговорила дама. – Приношу свои извинения.
Забавно, подумала Анна, даму гораздо больше впечатлило упоминание о папином возрасте (а ведь при встрече с папой на его возраст никто никогда не обращает внимания!), чем признание в папиной непрактичности, которая сразу бросается в глаза. Однажды, когда они еще жили в Париже, папа потратил почти все деньги на швейную машинку, а та оказалась сломанной. Анна помнила, как они вместе с папой ходили к торговцу подержанными вещами, чтобы эту машинку вернуть. В Париже у них тоже было трудно с деньгами, но почему-то тогда ее это не сильно беспокоило. В Париже она не чувствовала себя беженкой.
Мама рассказывала даме о своей работе:
– Некоторое время я работала секретарем у леди Паркер. Может быть, вы о ней слышали. Но потом у нее умер муж, и она переехала жить в деревню. А я сейчас помогаю разбирать бумаги, связанные с его наследством.
Дама смутилась:
– И… э-э-э… сколько?..
Мама сказала, сколько ей за это платят:
– Видите ли, у меня нет должной квалификации. В детстве я обучалась музыке… Но благодаря моей работе мы способны оплачивать счета в гостинице «Континенталь».
Возможно, в Париже они чувствовали себя по-другому, подумала Анна, потому что мама тогда не работала и они жили в квартире, а не в гостинице. А может быть, Англия просто ей не подходит. Здесь она почти никого не знает, за исключением тех, с кем познакомилась в школе мисс Меткаф. И действительно, после того как они перебрались в Англию, многое пошло не так. Например, она неожиданно поправилась, причем в каких-то неожиданных местах, и теперь вся одежда сидела на ней отвратительно. Мама ее убеждала, что это «щенячий жирок» и он скоро сойдет. Через какое-то время «жирка» действительно поубавилось. Но Анна по-прежнему была склонна винить в своих неприятностях Англию.
В конце концов, до приезда сюда толстой ее никто