– Вы хорошо знаете Чарли?
– Нет. Мы недавно познакомились за городом, а потом встретились в Аскоте, и вот я здесь.
– Где именно? Кто там еще был? – Он слегка оживился, предвкушая еще немножко поиграть в имена.
– С Истонами. В Суссексе. Дэвид и Изабел. Вы их знаете? – Эдит прекрасно понимала, что не знает. И оказалась права.
– Я знаю Чарли с самого детства.
Эдит лениво попыталась подыскать подходящий ответ.
– По-моему, я ни с кем так долго не знакома. Разве что с родителями, – со смехом добавила она.
Генри оставался столь же суров и сдержан.
– Мм, – отозвался он.
Эдит попробовала еще раз:
– Кто такие Эрик и Кэролайн?
– Кэролайн – сестра Чарльза. Ее я тоже знаю с раннего детства. – Он мягко кивнул самому себе, удовлетворенный таким длительным знакомством. – Эрик – это тот тип, за которого она вышла.
– Я так понимаю, с ним вы не знакомы с детства.
– В глаза его не видел до свадьбы.
– Он приятный человек?
– Не могу вам сказать.
Очевидно, по мнению Генри, Кэролайн совершила нечто крайне непристойное. В этом межвидовом браке двух незнакомых ей людей было что-то преступное. Эдит почувствовала, что и сама оказалась на грани грубого нарушения приличий только потому, что заговорила об этом наглом чужаке.
– А где это – Ройтон?
На этот раз на лице Генри выразилось скорее удивление, чем отвращение. То, что она не знает местонахождение Ройтона, очевидно, означало, что она эксцентричная особа.
– Норфолк.
– Там хорошо? – Эдит испытывала почти физическую усталость от попыток занять Генри, будто она не беседу поддерживала, а вспахивала неподатливую целину.
Он пожал плечами и поискал глазами бутылку, чтобы налить себе еще стаканчик.
– Люди вроде так говорят.
Эдит открыла рот и готова была попробовать еще раз, но закрыла его, так и не произнеся ни звука. Ей еще много раз придется поразиться, какими тиранами становятся люди от простого неумения общаться. Из сил выбиваешься, поддерживая вялый и скучный разговор, и все только для того, чтобы тупица-собеседник не догадался о своей несостоятельности. Самое смешное, что такие зануды и не подозревают о своем недостатке. Если бы Генри вообще заметил, что беседа тащится еле-еле, он бы, не задумываясь, обвинил во всем Эдит, ведь это она не знает ни одного из его знакомых. Тишина уже начинала угнетать, когда вернулись Чарльз и Джейн, и все оставшееся время они сплетничали о людях, которых Эдит никогда не видела.
– Какой чудесный вечер! – произнесла она, когда Чарльз остановил машину у ее дома. Он и не пытался припарковаться, явно понимая, что никакого сексуального продолжения у этой встречи не будет.
– Рад, что вам понравилось. Мне жаль, что нам помешали.
– Не стоит. Они мне понравились, – соврала Эдит.
– Да? – Он как будто слегка встревожился. – Я рад.
– Генри рассказывал мне о Ройтоне.
Чарльз кивнул, оказавшись на знакомой территории.
– Да, у них там дом по соседству с моим. Собственно, потому я с ними и знаком.
– А я так поняла, вы родственники.
– Ну, так и есть. Породнились где-то в тридцатых годах прошлого века. Но я их знаю, потому что мы живем по соседству.
– Звучит неплохо.
– Так и есть. Не знаю, хороший ли из старины Генри управляющий, но там довольно мило. Кроме того, денег у них куры не клюют, так что, наверное, это не важно. – Невооруженным глазом было видно, что Чарльз считает, что он-то великолепно управляет Бротоном.
Какое-то время они смотрели друг на друга не отрываясь. Эдит поняла, что очень даже не против, чтобы он ее поцеловал. Отчасти для того, чтобы быть уверенной в собственном успехе, и отчасти потому, что ей просто хотелось его поцеловать. Он неловко наклонился к ней и прижал свои губы к ее. Губы у него были неподатливые и плотно сжаты. Ага, подумала она. Скорее Филип, чем Джордж. Ладно. А вслух сказала:
– Спокойной ночи и еще раз спасибо. Я замечательно провела время.
– Вам спасибо, – ответил он, вышел из машины и проводил ее через дорогу до двери, но, прощаясь, целовать больше не пытался и о том, когда они увидятся снова, тоже не упомянул.
Справедливо будет сказать, что до этого момента Эдит и не замечала, что ждет от этой встречи чего-то большего, ей хотелось только убедиться, что Чарльз считает ее привлекательной, что ему приятно находиться в ее обществе и он хочет увидеться с ней снова. Но теперь, когда вечер заканчивался как-то скомканно, ее охватило разочарование, ощущение, что она упустила свой шанс. Что у нее была некая великолепная возможность, а она все испортила, причем даже не поняла толком как. И вот, с чувством сожаления о собственном провале, она прокралась на цыпочках в свою комнату, стараясь не разбудить мать, которая лежала, глядя в потолок, в своей спальне дальше по коридору.
А между тем Эдит совсем не стоило так огорчаться. Она плохо знала Чарльза и неправильно поняла его сдержанность. Люди обычно воспринимали его как приз, награду, за которую нужно бороться, и Эдит была уверена, что он о себе такого же мнения, но она ошибалась. Чарльз считал, что именно он, а совсем не Эдит отвечает за то, чтобы вечер удался. Он был застенчив (не из тех, кто грубит от смущения, а по-настоящему застенчив), а потому, хотя он и не мог этого продемонстрировать, ему очень польстило, что ей как будто бы нравилось проводить с ним время. И по правде говоря, вставляя ключ в замок квартиры своих родителей на Кадоган-сквер, Чарльз с удовольствием вспоминал прошедший вечер. Эдит ему очень приглянулась. Еще ни к одной девушке его так не тянуло. Уважая лицемерие как обязательную составляющую общения в нашем лицемерном обществе, он еще сильнее восхищался ею из-за того, что она сумела притвориться, что Камноры ей понравились, хотя было ясно: они, или как минимум Джейн, вели себя с ней весь вечер просто непотребно. Он открыл дверь и вошел в квартиру.
Лондонская квартира Акфилдов занимала первый и второй этажи одного из тех высоких голландских домов из красного кирпича, что окружают эту престижную, пусть и не совсем чарующую площадь. Это было довольно милое жилище, обставленное с той тщательно взвешенной смесью уюта и величественности, которую мать Чарльза переняла у Джона Фаулера и позже сделала своей характерной манерой. Картины, не самые лучшие из семейной коллекции, были тщательно подобраны таким образом, что создавали ощущение влиятельности и древности рода, но не подавляли пространство. Украшения, ковры, сами столы и стулья заявляли о положении семьи, но не оглушительно, а скромно, вполголоса. «Мы заглядываем сюда время от времени, – будто бы говорили артефакты, – но не судите о нас по этой обстановке». И точно так же никто из членов семьи, даже Кэролайн, прожившая здесь после замужества четыре года, не