— Значит, Максуэлл тебе показался уродом? — спрашиваю я звенящим от волнения голосом.
Папа смеется.
— Ну почему сразу уродом? Просто я думал, что в твоем вкусе совсем другие ребята…
— Скажи прямо: понравился он тебе или нет? — нетерпеливо выпаливаю я, с шумом кладя на стол палочки.
— Понравился или нет? — изумленно переспрашивает отец. — Разве может такой не понравится?
Я с облегчением вздыхаю и откидываюсь на спинку кресла.
— Если бы не он, неизвестно, что бы мы все делали! — восхищенно произносит отец. — Сидели бы целый вечер, пряча друг от друга глаза… Максуэлл же…
Немного наклоняю голову набок и смотрю на папу с едва заметной улыбкой. Слушать, как он восторгается Максуэллом, до того приятно, что немного щекочет в носу.
— Поразительно чуткий и находчивый человек и, как мне показалось, по-настоящему дорожит тобой, — рассыпается в похвалах папа.
К моим щекам приливает краска легкого стыда и головокружительной радости.
— Тебе правда так показалось? — спрашиваю я.
Отец кивает.
— Если бы он хоть чуточку меньше тебя ценил, не стал бы так распинаться. Я это сразу понял.
Мое сердце замирает от сладостного волнения. Возникает чувство, что наконец наступает пора счастья, о которой в прежние времена приходилось только мечтать. Страдания из-за Джанин, издевательства Вайноны, злоба на маму и все прочие неприятности вдруг отгораживаются от меня толстой туманной стеной.
— Знаешь, — доверительным тоном произносит отец, — если честно, меня всегда не устраивали и настораживали твои кристоферы и дэвиды.
— Серьезно? — удивляюсь я. — Но ты никогда ничего подобного мне не говорил.
— Потому что не считаю себя вправе совать нос в твою личную жизнь, — отвечает отец. — И потому что давно решил: кого ты выберешь себе в спутники, того я и буду обязан принять. — Он многозначительно смотрит на меня и довольно улыбается. — А этот Максуэлл… Представляешь, если я изредка позволял себе помечтать, мне представлялся рядом с тобой парень типа него. Сильный, решительный, заботливый, сообразительный. Умный и самостоятельный…
— По-твоему, он такой? — спрашиваю я не потому, что сомневаюсь в достоинствах Максуэлла, а чтобы подольше не переключаться на другую тему. — Ты ведь его почти не знаешь…
Папа глубоко вздыхает и серьезно смотрит на меня своими мудрыми глазами.
— Я психолог, золотце. Определять в кратчайший срок, что передо мной за человек — лживый ли он, честный ли, способен ли, скажем, на предательство, — моя работа. Словом, я рад, что вы сошлись. И рад, что я с ним познакомился.
— Я тоже рада… — бормочу я. — Что познакомилась с…
Тут папа из рассудительного и знающего жизнь взрослого мужчины превращается в несколько смущенного юношу. Во всяком случае, так кажется потому, что совершенно меняется выражение его лица. Он замирает в напряженном ожидании.
— …с Ниной, — после паузы договариваю я. Удивительно, но говорить о его подруге отнюдь не так сложно. Теперь она для меня не коварная хищница, а обыкновенная женщина, причем с добрым сердцем.
— Правда? — с несмелой улыбкой спрашивает отец.
— Конечно. Врать, сам знаешь, я бы не стала.
Отец с облегчением смеется.
— А я, если честно, от волнения чуть не сошел вчера с ума. Все гадал, как мы встретимся, как вы друг на дружку посмотрите, о чем станете говорить. Потом, когда вы уехали, начал раздумывать, почему болтал только Максуэлл, а ты, я и Нина лишь изредка вставляли слово-другое?
Я наклоняюсь над столом, беру отца за руку и легонько ее трясу.
— Эх ты, психолог! Других видишь насквозь, а заглянуть в себя не умеешь!
Отец недоуменно хмурится.
— Да ведь иначе и не могло быть! — восклицаю я, радуясь, что в состоянии все разложить по полочкам. — Если бы мы с ходу пустились беседовать, как старые друзья, это означало бы, что на самом деле нам нет друг до друга дела. Это с посторонними можно при первой же встрече разговориться обо всем на свете, мы же слишком волновались, потому что чувствовали ответственность… Не исключено, что нам придется общаться всю жизнь. Вчера было самое начало… — Меня опять охватывает легкая грусть, но я отмахиваюсь от нее и широко улыбаюсь.
Отец кивает.
— Все верно. Хорошо, что с нами был палочка-выручалочка Максуэлл. Передай ему спасибо.
— Непременно.
— И… постарайся сберечь эти отношения. — Папа прижимает руку к груди. — Это просто совет. Такие, как Максуэлл, на дороге не валяются.
Это уж точно, с улыбкой думаю я.
— Я постараюсь.
8
В пятницу утром я приезжаю в офис с легким сердцем. Осталось пережить единственный день, а там, дай бог, все в корне изменится.
Чтобы от скуки не уснуть и чтобы не падало настроение, я привезла с собой фотографию Максуэлла в прозрачной рамке и ставлю ее на стол чуть правее компьютерного монитора. Загляденье! Он на этом снимке несколькими годами моложе, с более короткими волосами, загорелый, стоит босиком у моря и прикрывает рукой глаза.
Я осторожно смотрю по сторонам, убеждаюсь в том, что меня никто не видит, и посылаю фотографии воздушный поцелуй. Ветерок за окном колышет ветку дерева, и солнечный свет пляшет на снимке пятнами, отчего кажется, что Максуэлл на нем живой и едва заметно улыбается мне. На моих губах тоже играет улыбка.
Я, наверное, до самого перерыва смотрела бы на него в глупой мечтательности, если бы на стол не упала тень и из-за моего плеча не послышался бы язвительный голос Вайноны:
— Уже отдыхаешь? Рановато. На вот, введи эти адреса в базу данных. Да смотри не напутай!
На меня будто выплескивают помои. Ничего не напутай! Неужели, по ее мнению, я настолько тупа, что не смогу справиться с простейшим заданием?
Вайнона подставляет мне под нос листок с отпечатанными на нем адресами, я протягиваю руку, но она не дает мне список, а кладет его на стол. Издевательница! Пользуется любой возможностью, чтобы унизить!
— Все поняла? — строго спрашивает она, продолжая в том же духе.
— Да, — не глядя на нее, цежу я сквозь зубы.
— Ой, а это кто?! — восклицает Вайнона совсем другим тоном. — Неужели же умница Макс?
Я резко поворачиваю голову. Вайнона со странной улыбочкой изучает фотографию. В ее взгляде нечто такое, отчего у меня все леденеет внутри. Нет, на изображение Максуэлла она смотрит совсем не так, как на меня, — без насмешливости и высокомерия, так, будто этот человек отчасти ее собственность, отчасти любимый, отчасти друг. Я отказываюсь верить своим глазам.
Вайнона задумчиво улыбается и на миг перестает быть самодуркой-начальницей. Ее рука будто сама по себе приближается к снимку и останавливается у самого стекла. Вайнона наклоняется ко мне и вполголоса произносит, обращаясь словно к воздуху:
— Он, конечно, большой чудак и, если задуматься, не совсем в моем вкусе, но руки у него… Мм…
Вайнона умолкает, смакуя какие-то воспоминания, а мне ее поведение кажется настолько невероятным, что нет сил подняться со стула, в противном случае я