Люди, встречающиеся на базаре, почти все местные: не хватает разноголосицы наречий и разнообразия типов, которые делают столь живописными базары других приграничных округов, таких как Симла, Султанпур и Дарджилинг. Тибет близок, всего в 13–14 переходах отсюда, однако не видно ни единого тибетца. Тибетцы не переносят столь жаркий климат и ежедневные подъемы и спуски по дорогам, палимым солнцем с безжалостной яростью.
Дни наполнены работой. К нам уже присоединился глава каравана Келиль, сопровождавший нас в экспедиции 1933 года, и через несколько дней должны прибыть еще слуги из Кашмира: повар и носильщик. В Гарбьянге, то есть уже у самой границы с Тибетом, купим коней и яков. Сейчас вьючные животные не нужны: в некоторых местах дорога пролегает над пропастью, так что с трудом осмеливаются пройти даже люди. Мы отправимся с большой группой носильщиков, которые будут сопровождать нас до Гарбьянга. Далее я хочу иметь караван полностью в своем распоряжении, а не нанятый поденно, как это было в предыдущих экспедициях. Имея собственный транспорт, мы будем более свободны в передвижениях. Нанимать караван – значит зависеть от прихотей и часто, в крае, где невозможно найти снабжение, от вымогательств местного населения, что заставляет придерживаться в той или иной степени фиксированного маршрута.
В ожидании думаем о распределении багажа, его размещении в ящиках и подготовке груза для наших носильщиков. В течение 6 месяцев, то есть на протяжении пути не менее чем в 1800 километров, мы будем находиться в стране, где сможем найти для караванщиков лишь ячменную муку, минеральную соль и баранину; сами же мы должны будем довольствоваться запасами, привезенными из Италии.
Алмора расположена к востоку от округа Кумаон, на покрытых лесом склонах той части Гималаев, которую с незапамятных времен набожные индусы считают одним из самых священных мест на земле. Кедарнатх, Бадринатх, Ганготри, далее, через границу, – озеро Манасаровар, голубое, как бирюза, и еще далее – Кайлас, устремляющий в небеса девственный блеск своих ледников, – веками притягивают к себе толпы молящихся пилигримов. Суровость климата, трудности пути, оползни, лавины и сели уменьшают их ряды, но волна верующих поднимается. Смерть во время паломничества – как вход на небо и завершение того мучительного путешествия, которым является жизнь. Индиец, еще остающийся верным традициям своей расы, не желает завоевывать собственное существование в той титанической борьбе, которой охвачены мы: истина для него не в науке, но в личном опыте. Он не склонен устремляться ко внешнему, но, скорее, сойти в глубину своего духа, чтобы найти там блаженство и почувствовать себя единым со Всем. Природа, являющаяся для нас реальностью, которую необходимо подчинить нашей власти, для него словно пустой мираж.
Здесь, на склонах Гималаев, среди лесов и вод, у священных рек, нетронутых ледников, находятся скиты отшельников, в которых достойно сохраняются тысячелетние духовные традиции Индии: учитель и немногие ученики, стремящиеся овладеть на собственном опыте высшим знанием древней мудрости. Жизнь для них – сосредоточение и размышление. Жизненный водоворот, волнующий нас, людей Запада, и ведущий нас яростно в ужасающее ничто, не оставляя времени на размышления о смысле собственной жизни, неведом этим отшельникам. Таинственная связь соединяет учителя с учениками: даже в наше время не редкость, когда молодые люди во цвете лет, охваченные мистической тоской, оставляют учебу и семью, отказываются от жизненных надежд и соблазнов, отправляясь в леса и скиты в поисках гуру, как они называют учителя, с которым их связывает сокровенная карма. Найдя гуру, они познают в его учении освобождающее откровение и исчезают затем в пустыне и одиночестве, устремляясь к завоеванию всё более высоких духовных планов. Индиец не склонен к миссионерству: садху не проповедуют, они углубляют и совершенствуют собственную духовную природу. Знание и благодать не являются товаром для первого встречного: каждый должен почувствовать по ним тоску и жажду и в одиночку, повинуясь мощному внутреннему импульсу, начать трудное восхождение. И если его устремление оказывается сильным, а не просто чередой порывов, угасающих при первых же препятствиях, тогда гуру может вмешаться.
Рамакришна великолепно сказал об этом: «Когда пылает огонь, бабочки слетаются неизвестно откуда, падают в него и умирают. Огонь не зазывает бабочек к такой участи. Точно так же и учение совершенного человека. Он не зазывает других, но тысячи людей приходят к нему неизвестно откуда, по собственной воле, жаждущие внимать его учению».
Таким образом, здесь множество ашрамов: как раз рядом с Алморой я посетил ашрам последователей Рамакришны. Вдохновляясь примером Вивекананды и посвятив себя земледелию, врачеванию и просвещению народа, они приобрели, особенно в некоторых провинциях, как например в Бенгалии, заметное влияние в обществе. Здесь они медитируют. В Майявати, к северу от Алморы, на гималайских склонах процветает другой ашрам той же школы; в нем подвизаются многие европейцы, полностью отрекшиеся от западного образа жизни. В 15 милях от Алморы находится ашрам, принадлежащий школе Чайтаньи – Святого Франциска Индии. Учитель – женщина. Среди уединившихся там аскетов – двое англичан, один из которых был протестантским миссионером, другой – банкиром.
Когда мы отдыхали на веранде бунгало, прибыл паломник с Запада, не ищущий забвения после жизненного кораблекрушения, но один из тех, кто глубоко прочувствовал очарование Азии: не как влечение интеллекта, но как мощное устремление к реализации внутреннего опыта. Это хорошо известный писатель, который популяризировал в Европе некоторые из самых выдающихся книг тибетской мистики. После своего пребывания в одном из известных ашрамов Южной Индии он двигается через Алмору в другие ашрамы в постоянных поисках нового духовного опыта. Живет по-индийски: не ест мяса, сам готовит себе пищу – молоко и рис. Нет никакого сомнения, что перед нами искреннее устремление, которое заслуживает нашего полного уважения. Такое спокойствие духа не завоёвывается в одно мгновение, ему должны предшествовать мучительные жертвы, борения и внутренние, скрытые от чужих глаз, но от этого не менее тяжелые муки, почти молитвенное приуготовление к той внутренней благодати, которая позволяет нам смотреть прямо в глаза самой великой из мистерий – мистерии смерти.
И в то же время, в современной Индии, среди молодых поколений, увлеченных западной культурой, а также определенным течением западной политической мысли, которое в европейской цивилизации представляет собой элемент наименее жизненный и, я бы сказал, наименее благородный, многие смеются над духовностью собственной нации; они хотели бы навсегда вынести приговор религиозным традициям, еще живущим в народе, не зная, однако, чем заменить их. Об этом я думал во время разговора с четой индусов, с ног до головы напичканных большевистскими идеями, приехавших сюда