Читать «Мамин мозг. Как понять себя, чтобы стать идеальной мамой для своего ребёнка. Научное обоснование нашим тараканам, фишкам и пунктикам»

И все мальчишки опустились на колени и стали ее просить:

– Тетенька Венди, будь нашей мамой!

– Да? – сказала Венди и просияла. – Я бы очень хотела. Только я не знаю, справлюсь ли я. Я ведь еще только девочка.

– Это неважно! – сказал Питер, как будто он прекрасно разбирался в мамах. – Нам нужно, чтобы ты была, как мама. И все.

– По-моему, я как раз такая и есть, – сказала Венди.

– Дж. М. Барри, «Питер Пэн» (1911), перев. И. Токмаковой

MOM GENES

Inside the Somewhat Unfl attering, Totally Fascinating Science of Motherhood

by Abigail Tucker

Copyright © 2021 by Abigail Tucker

This edition is published by arrangement

with WAXMAN LEAVELL LITERARY AGENCY and The Van Lear Agency LLC

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация:

GN / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Захаров А. В., перевод с английского, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

«Кажется, словно у меня выросло новое сердце».

Вот что сказала мне лучшая подруга в день, когда родилась ее дочь. Тогда я закатила глаза, услышав дурацкую мамскую фразочку. Но через десять лет, сама уже родив троих детей, я вспомнила слова Эмили, когда ехала в переполненном лифте в лабораторию нью-йоркского госпиталя «Маунт-Синай», где кардиологи изучают тайны материнских сердец.

Каждый год тысячи беременных женщин и рожениц попадают в реанимацию с опасной для жизни сердечной недостаточностью. Среди симптомов – распухшие вены на шее и одышка. Их сердца едва могут перекачивать кровь. Причина этой «перипартальной1 кардиомиопатии» неизвестна, но для обычных людей такое состояние означает либо необходимость срочной пересадки сердца, либо смерть.

Но вот новоиспеченным мамам уготована другая судьба. Примерно половина из них спонтанно выздоравливают – у них вообще самый большой процент выздоровлений от болезней этого типа2. У некоторых мам сердца буквально через две недели уже становятся, как новенькие3. Сердечная ткань у взрослых обычно восстанавливается с трудом, но вот роженицы, похоже, умеют отращивать себе новые сердца примерно так же, как саламандры – новые хвосты.

Кардиолог Хина Чаудри, работающая в лаборатории госпиталя «Маунт-Синай», считает, что нашла ответ. Ее исследовательская команда сначала наносила беременным мышам хирургические травмы, которые имитируют сердечный приступ, а потом вырезала и препарировала их крохотные сердца. Ученые обнаружили именно то, чего и ожидали: сердечные клетки с ДНК, не совпадавшей с ДНК матери.

Таинственные клетки принадлежат нерожденным мышатам. Во время беременности клетки мышат пересекают плаценту и начинают циркулировать по кровеносной системе матери до тех пор, пока у той не повреждается сердечная ткань; после этого, обнаружив воспаление, они спешат к раненому сердцу. Примерно как моя вторая дочь несется ко мне с пластырем всякий раз, когда я оцарапаюсь, натирая на терке пармезан для ужина.

– Они реагируют сразу же, – говорит Чаудри. – Эти клетки ищут сердце, словно самонаводящиеся ракеты.

Размножаясь внутри материнской груди, стволовые клетки зародышей превращаются в трубки, подобные кровеносным сосудам, и даже во что-то сильно напоминающее священный Грааль кардиологии: полноценные клетки сердечной мышцы, над воссозданием которых в лаборатории ученые бьются уже не одно десятилетие. Пострадавший мамин орган, скорее всего, использует эту свежую ткань, чтобы залечить себя.

Кажется, словно у меня выросло новое сердце.

На стоящем рядом мониторе Чаудри открывает сильно увеличенное изображение беглых мышиных клеток в чашке Петри. Помеченные зеленым флуоресцентным белком, они напоминают свежие горошины в тарелке с серым мясным соусом.

Она нажимает кнопку проигрывания, и горошины начинают пульсировать, подергиваться. «Га-ган, га-ган», – словно говорят они, как Патрик Суэйзи в «Грязных танцах4. Я прищуриваюсь. Почему вообще, спрашиваю я, зародышевые клетки вот так дергаются?

Чаудри ухмыляется.

– Они бьются.

И сердцем все не ограничивается. Организм матери очень похож на ее гостиную: повсюду валяется то, что дети с себя скинули, и прочий мусор. Ученые находили зародышевые клетки в самых неожиданных местах – примерно как я обнаруживаю чьи-то футбольные щитки за телевизором, а в корзине с бельем – диадему. Наши дети колонизируют легкие, селезенку, почки, щитовидную железу, кожу. Их клетки встраиваются в костный мозг и молочную железу.

Часто они остаются там навсегда. Ученые находят беглые зародышевые клетки, вскрывая тела пожилых женщин, чьи младшие сыновья уже сами готовятся к пенсии. В организмах суррогатных матерей еще долго после родов задерживаются гены чужих детей.

Этот феномен называется «фетальным микрохимеризмом». «Микро» – потому что этих клеток остается мизерное количество, всего несколько на кубический миллиметр крови беременной женщины, и еще меньше – у тех, кто уже родил.

«Химера» – это неуклюжее греческое чудовище, сделанное из кусков всем известных животных, которые слепляли до тех пор, пока они не начинали подавать признаки жизни.

На экране компьютера я смотрю на статуи этих древних чудовищ, отлитые в бронзе: козлиные ноги, львиные сердца, драконьи крылья и огненное дыхание, вырывающееся из пасти – или сразу из трех.

«Это не монстр, – думаю я. – Это я почти каждое утро. Это мама».

Хотя фетальный микрохимеризм – явление древнее с точки зрения эволюции и распространенное у многих самок млекопитающих, от кошек до коров, современные ученые лишь недавно добрались до его изучения. Собственно, примерно так же обстоит дело и с почти всеми научными данными о почти двух миллиардах человеческих мам, живущих ныне на планете5. Правда, если подумать, нас на самом деле намного больше, потому что микрохимеризм работает в обе стороны: беглые мамины клетки попадают в организмы младенцев и живут в них. Соответственно, хотя одна из моих самых близких подруг умерла от рака три года назад, небольшая часть ее клеток сейчас ходит во второй класс.

Более 90 процентов женщин во всем мире становятся мамами6. Но до совсем недавнего времени лишь очень немногие ученые, особенно в суперсовременных отраслях вроде нейробиологии, хоть сколько-нибудь интересовались тем, что происходит у них внутри. Можете, конечно, винить в этом исторически патриархальный научный истеблишмент: некоторые мыслители возводят такое пренебрежение аж к Чарльзу Дарвину, который вырос без матери, из-за чего ему, бедняжке, возможно, было просто тяжело о нас думать. Лишь в 2014 году Национальные институты здоровья США признали, что «слишком часто используют только самцов животных и их клетки» в своих исследованиях, и поручили ученым использовать в работе и самок, в том числе беременных и рожавших7.

Еще один недостаток науки о мамах состоит в том, что по большей части даже те исследования, что все-таки проводятся, зачастую представляют собой слегка завуалированное исследование маленьких детей, которые в качестве модели человеческого состояния куда приятнее глазу (ну да, мы поняли), менее отягощены ужасными, назойливыми факторами вроде культуры и характера, а платить за участие им можно печеньками. По сравнению с быстро развивающимися