Позже – через несколько минут или, может быть, часов, не знаю, – мой шокированный муж наконец-то подал голос со своего места на диване, обитом искусственной кожей.
– Пойдем, посмотрим на него?
(На самом деле у нас родилась дочь).
Я решила, что да, стоит. Мне на самом деле было все равно, но меня немного беспокоило, что скажут медсестры, если я отвечу: «Нет».
Меня вместе с капельницей уместили в кресло-каталку, и муж повез меня по коридору. Мы проехали мимо процессии из торжествующих, хвастающихся друг дружке младенцами новоиспеченных мамочек; на некоторых из них были тапочки и халаты одного цвета, в точности как я всегда представляла. «Вот ты и стала мамой», – подумала я.
Отделение интенсивной терапии было небольшим. Несколько одиноких маленьких существ лежали в прозрачных пластиковых «изолеттах» – это слово было для меня новым, но его смело можно назвать одним из самых одиноких в английском языке. Медсестра показала нам на контейнер в дальнем углу. Муж подвез меня туда, и я посмотрела вниз.
Она лежала, распростертая, одетая только в подгузник и опутанная множеством проводов и трубок; одна из них входила прямо в нос и поставляла в организм кислород. Но я на самом деле всего этого не видела.
Я увидела ее. Увидела ее лицо. Ее маленький ротик был недовольно искривлен. У нее были круглые уши мужа и мои заостренные брови.
– У нее реснички на нижнем веке! – изумленно выдохнула я. – Она такая клевая.
Она была не просто клевой. Она была самым изысканным, живым и притягательным из всего, что я видела в жизни. Казалось, словно в тот момент, когда я ее увидела, на мои глаза поставили клеймо – примерно так же, как когда я увидела в прямом эфире, как рушится Всемирный торговый центр, или как в восьмом классе, когда я увидела лицо отца, лежавшего в гробу. Но этот катаклизм, в отличие от предыдущих, был счастливым.
На трясущихся ногах я впервые поднялась с кресла-каталки, готовая взять ребенка на руки. Она казалась огромной, намного больше остальных. Отчасти потому, что я ее переносила, так что она действительно была большой. Но она казалась даже больше своего реального веса – 3 кг 941 г.
Учитывая, что и ко мне, и к ней были присоединены капельницы, взять ее на руки оказалось нелегкой задачей. Я смогла ее удержать лишь около минуты.
Но я встретилась с ней.
* * *Как ученым воссоздать это первобытное прозрение в лаборатории? Как наука может доказать, что в этот момент – или, если точнее, в множестве моментов, случающихся на протяжении десяти месяцев, и после миллионов едва заметных генетических и нейрохимических изменений, которые одно за другим прокладывали дорогу для этого момента, – мои умственные «ворота» выкопали и утащили за пределы нормального поля человеческой любви, причем настолько далеко, что мне теперь приходится играть в совершенно другую игру?
Что любопытно, лучшие ответы на возвышенную тему материнской любви мы зачастую получаем, изучая скромных лабораторных крыс.
Вспомните: прежде чем принести первый помет, бездетная крыса нисколько не радуется присутствию назойливых крысят. Как и прежняя я, бездетная горожанка, отличавшаяся особой любовью к обедам с бесконечным доливом коктейля «Мимоза», крыса, еще не бывавшая матерью, между едой и возможностью побыть с крысятами всегда выберет первое… а если она голодная, то с удовольствием полакомится и самими крысятами, если ей не помешать.
Такое предпочтение сохраняется почти до самого конца беременности. Но примерно за три с половиной часа до родов внутри будущей мамы-крысы происходит что-то очень важное, и она начинает предпочитать крысят еде. (Меня вдруг накрыло приступом любви после встречи с дочерью в отделении интенсивной терапии новорожденных, но мое отношение к детям, как показали опыты на людях, скорее всего, начало незаметно меняться еще в середине беременности, когда начались перемены в химии мозга87).
Откуда мы внезапно узнаем, что дети важнее обеда?
Не рожавшие мамы-крысы никогда не полезут к крысенышам через наэлектризованную решетку. А рожавшие – даже раздумывать не будут, пойдут напролом.
В одном давнишнем исследовании новоиспеченным мамам-крысам давали возможность нажать на кнопку, чтобы получить крысят, – те съезжали по желобу в маленькую чашечку88. Мамы-крысы раз за разом нажимали на «детскую кнопку», да так лихорадочно, что внизу желоба образовалось «скопление тел» – что-то похожее на кучу-малу, которая часто возникает у подножия горок на детских площадках. Удивленный этим спектаклем, ученый решил позволить каждой крысе-маме держать в клетке всего по шесть крысят, но «это, похоже, нисколько не изменило целеустремленного поведения». Одна особенно сумасшедшая мамочка за три часа эксперимента нажала на «детскую кнопку» 684 раза. Экспериментатор предполагал, что, в конце концов, она утомится и бросит это дело. Но на самом деле утомился только сам ученый: в статье он написал, что «устал» сажать в желоб все новых и новых особей.
Крысы-мамы не поедали крысят, когда те оказывались в их клетках. Они всего лишь хотели насладиться их компанией. И «насладиться» здесь – самое верное слово: мама-крыса предпочитала младенцев даже дозе кокаина, превратившись – как и моя сестра, дремавшая на постели в роддоме, – в «ребенкоголика». Ради крысят мама-крыса готова даже лезть через наэлектризованную решетку – нерожавшая крыса туда не полезет, какое бы роскошное угощение вы ей ни предлагали. Можете ослепить ее, оглушить, надеть намордник, ампутировать соски, лишить обоняния, даже выжечь ей некоторые доли мозга89. Можете посадить крысят в стеклянную бутылку или попытаться поставить ее в тупик, подложив вместо крысят новорожденных морских свинок или даже маленькие кусочки сырого говяжьего сердца – не знаю уж, к лучшему или к худшему, но ученые действительно проделывали это все с мамами-крысами. Но их преданность остается непоколебимой.
Мы, конечно же, не можем изучать поведение человеческих мам, выжигая им мозг или сбрасывая младенцев по желобу. Но ученые разработали другие хитрые способы проверить, насколько же сильное воздействие оказывают на матерей дети.
Например, они придумали, как же заглянуть нам внутрь черепа и узнать, что происходит, когда мы вдыхаем «гедонистические» испарения, исходящие от детских головок. В эксперименте с обонянием, проведенном в 2013 г., тридцать женщин нюхали некий предмет, который не видели, – распашонку двухдневного младенца, – а ученые следили за