В первые несколько дней в роддоме, казавшихся бесконечными, крик моей дочери был таким пронзительным, словно у сокола-сапсана или, может быть, птеродактиля. Каждый раз, когда она кричала, меня словно били электрошокером. Я даже сама немного кричала.
– Она плюется! – орала я голосом, которым обычно сообщают о вторжении инопланетян.
Через сутки ее уже выпустили из отделения интенсивной терапии новорожденных. Это, конечно, здорово, только теперь мне с мужем предстояло разбираться, как же за ней ухаживать. Заперевшись в палате, мы держали ее осторожно, словно закутанную в пеленки гранату. Нам требовалась помощь буквально со всем – с пеленками, со срыгиванием и особенно с грудным вскармливанием.
Но я была готова на все, чтобы узнать, как же все это делать. Вскоре я превратилась в настоящий кошмар для дежурных медсестер, бродя (довольно ловко, несмотря на мои раны) полуголой по коридорам в поисках помощи, причем в любое время суток.
Потому что мой новенький ребеночек внезапно превратился в самую чудесную вещь в мире, и, поскольку я стала невероятно чувствительной к эмоциям всех детей (а к ее эмоциям – особенно), я была невероятно мотивирована, чтобы защитить ее и помочь ей любым возможным способом.
Три эти вещи – младенцецентричное удовольствие, повышенная чувствительность к сигналам ребенка и упрямая мотивация – лежат в основе пробуждающихся инстинктов новоиспеченной матери.
Может быть, я никогда не узнаю, когда нужно укладывать ребенка спать, или соска какой модели лучшая, или вообще что, когда и в какой момент делать. Может быть, моя недавно сенситизированная сестра, лежащая в полудреме на постели в роддоме, тоже так никогда и не узнает, как надо. Может быть, вообще никто из нас никогда ничего этого не узнает.
Но мы хотим знать – и хотим так, как не хотят знать ни тетя, ни няня, ни заботливая соседка, хотя и они тут же бросятся на помощь попавшему в беду найденышу. Материнство – это не знания. Это желание сделать ради ребенка все, что угодно, в любой момент, и готовность идти даже на край света, если это сработает. Мамы очарованы и порабощены – во всех смыслах этих слов.
Примерно 90 процентов новоиспеченных мам говорят, что «влюблены» в своих детей, и нейробиология подтверждает их слова. В нашем мозге при виде наших сладких булочек запускаются такие же паттерны, как и при виде наших возлюбленных103.
Правда, в этой популярной аналогии телега на самом деле стоит впереди лошади. В истории нашего биологического вида материнская любовь появилась намного раньше, чем ужины при свечах, и, возможно, именно она стала причиной их существования. Материнская любовь – это первая романтическая любовь на планете104.
* * *Вернемся в Питтсбург. Мою сестру наконец-то выписали из роддома вместе с ребенком после обрезания и заполнения многочисленных документов. На крыльце дома ее уже ждут последняя модель накопителя подгузников Diaper Genie и корзина синих цветов.
На обед мы заказываем ее любимое тыквенное карри, но она отказывается, потому что специи могут попасть в ее грудное молоко и вызвать у малыша газики, а уж к шампанскому она точно не притронется. В общем, за нее пришлось отдуваться мне с мамой.
Мы подробно обсуждаем ангельские бедрышки малыша и длину его пальчиков.
– Он еще дышит? – спрашивает она каждые несколько минут.
Все это совершенно нормально. Новоиспеченные мамы думают о своих детях в среднем по четырнадцать часов в день105. Ученые даже считают, что эта «бэби-мания» объясняет эволюционные основы обсессивно-компульсивного расстройства106 – и действительно, клинические симптомы ОКР проявляются примерно у 11 процентов новых матерей в сравнении с 2 процентами населения в целом107.
Моя сестра раньше так много слушала Национальное Общественное Радио, что даже пошутила, что своим настоящим отцом ребенок назовет Айру Гласса. Но сейчас в доме тихо, как в мавзолее, и каждый пук и всхлип маленького кумкватика108 разносится эхом. Моя сестра, элитная, бесстрашная спортсменка, боится нести вверх по лестнице груз в три с половиной килограмма. Она отключила телефон, автоответчик заполнен до отказа, и, по крайней мере сейчас, она не собирается отвечать ни на какие звонки.
На самом деле в каком-то смысле моя сестра вообще не вернулась домой.
Я всегда была уверена, что я сама домой так и не вернулась. И последние сканы мозга лишь подтвердили мою уверенность. Мозги мамочек не просто ведут себя иначе. Они и структурно не похожи на мозги других людей. Лаборатория Лейденского университета недавно обнаружила заметную разницу и уменьшение объема серого вещества у первородящих матерей в сравнении с бездетными женщинами109. Что еще поразительнее, снимки мозга новоиспеченных мам отличаются от их же снимков мозга до беременности. Другое исследование показало, что потери серого вещества у некоторых мам могут составлять до 7 процентов110. Настолько масштабные изменения в организмах взрослых людей практически неизвестны – за возможным исключением пациентов, переживших серьезные черепно-мозговые травмы.
Лейденская лаборатория даже разработала алгоритм, который умеет определять материнский мозг чисто по анатомическим признакам с практически идеальной точностью. Материнский разум, похоже, является настолько характерным явлением, что его можно диагностировать.
Эти умопомрачительные (и умопомрачающие) изменения сохраняются в течение как минимум двух лет, – а у кого-то, возможно, и на всю жизнь.
– Вы… из Европы? – осторожно спросила одна медсестра во время моего следующего визита в роддом, наблюдая, как я, весьма легко одетая, расхаживаю по палате.
На самом деле я почти всю жизнь была весьма чопорной уроженкой Новой Англии.
Но теперь я стала другим человеком.
Термин «материнский инстинкт», пожалуй, даже недостаточен, чтобы описать всю глубину этой невидимой неврологической революции. «Инстинкт» – это скорее одна стрела среди многих, а не целый колчан. Роберт Бриджес из Университета Тафтса предпочитает термин «материнское снятие маски», внезапное появление скрытого потенциала или латентной идентичности, которая все это время пряталась внутри.
Мне очень нравится этот термин – и потому, что он придает черновой материнской работе атмосферу костюмированного бала, и потому, что подразумевает, что наша материнская личность – это полноценная сущность, а не сюсюкающая, рыдающая по каждому поводу растрепанная самозванка, которая претендует на трон.
Прощаться со своей старой личностью немного печально. Каждое перерождение – это и прощание.
Но моей новой личности и организму, ранее известному как моя младшая сестра, теперь точно есть о чем поговорить.
Глава 2
Папины гены
Как отец создает мать
А что насчет мужа моей сестры? Он тоже исчез навсегда? Или же просто решил сбегать в Dunkin’ Donuts и вот-вот вернется?
Полупрофессиональный